Если вы никогда не видели аукциона по продаже рабов, то могу вам сказать, что он почти ничем не отличается от привычных торгов домашней скотиной. Рынок представлял собой низкий загон, пол в котором был посыпан опилками, с выгороженной площадкой для рабов и аукционера, а все остальное пространство было заполнено покупателями и просто зрителями. Богатые перекупщики со всеми удобствами расселись впереди на стульях, за ними толпились случайные покупатели, а большую половину собравшихся составляли обыкновенные зеваки, бездельники и любопытные, которые болтали, жевали и курили. Местечко было шумным, воняло здесь, как в стойле, а под потолком клубились тучи табачного дыма и человеческих испарений.
Введя Касси, я просто окаменел от страха, ожидая самых разных коварных предложений и перекрестных допросов, а также прочего, на что я не смог бы ответить, но, как оказалось, беспокоился я зря. Полагаю, даже если вы выведете на невольничий рынок в Мемфисе шведа-альбиноса и поклянетесь, что это — раб, то его выставят на торги, не задавая лишних вопросов. Аукционер же мог продать даже собственного дедушку, что наверняка когда-то и сделал. Это был маленький злобный рыжебородый человечек в мятой шляпе, с огромной сигарой и квартой чего-то сорокаградусного в кармане сюртука, к которой он время от времени прикладывался в промежутках между обвинениями в жульничестве, которыми он сыпал на головы своих помощников и криками расступиться, чтобы освободить пространство для торгов.
Когда я подвел Касси, он едва глянул на ее старый счет о продаже, зато аккуратно сплюнул прямо мне между ног и поинтересовался, не являюсь ли я тайным агентом «Подземки», который решил лучше продать негритянку и прикарманить деньги, чем рисковать, переправляя ее в Канаду.
При этих словах окружавшая аукциониста толпа разразилась хохотом и криками, что шутка, мол, первый класс. Это помогло мне оправиться от ужаса, охватившего меня после такого вопроса. Аукционист же между тем продолжал, что ему самому в принципе на это наплевать и где, дьявол их побери, бумаги на негров Эли Боулса, потому что он до сих пор их не получил, и что в этой стране никто ни о чем не хочет думать, и пошли бы они все куда подальше со своими проклятыми правилами, и когда же, наконец, черт побери, ему освободят хоть немного свободного места, чтобы можно было начать торги. Нет, он не будет продавать негра Персея, принадлежащего Джексону, потому что этот черномазый болен сифилисом и все об этом знают, и лучше бы Джексону отправить малого в Арканзас, где на такие мелочи не обращают внимания. Нет, он не будет принимать векселей ни от кого, кроме перекупщиков, которых знает лично, — он уже сыт по горло этими проклятыми бумажками, а его клерк пользуется ими, чтобы обманывать хозяина и набивать собственный карман, но он об этом знает и в один прекрасный день взгреет клерку задницу по первое число. И, чума его побери, его бутылка уже наполовину опустела, а он все еще так и не начал торги — и не будут ли уважаемые господа столь любезны не путаться у него под ногами, или они собираются торговаться до двух часов ночи?
И все в том же духе — весьма обнадеживающие заявления. Я оставил Касси в толпе других негров и присел у стены, чтобы наблюдать за торгами, которые маленький аукционист вел, как дрессировщик на арене, не переставая сыпать своей скороговоркой и время от времени вставляя в нее язвительные замечания. Толпе это нравилось, а он был хорош: отхлебывая очередной глоток из бутылки, он то и дело вставлял комментарии к очередным лотам, пока делались все новые ставки.
«Глядите, вот старуха Мастерсона, умершего на прошлой неделе. Да Мастерсон умер, а не она. Ей не больше сорока, и она прекрасно готовит. Вы бы видели, какой живот удалось нажрать Мастерсону с ее помощью; полагаю, что такой рекомендации достаточно. Да, сэр, именно ее прекрасная готовка и убила его — ну, что скажете? Восемь сотен для начала — девять, за лучшую повариху от Эвансвилля до Залива». Или еще: «Это бычок Томкинса, он наплодил детей больше, чем Мафусаил, потому его и зовут Джорджем, в честь Джорджа Вашингтона, отца этой страны. Представляете, без этого малого негров бы в Штатах было наполовину меньше, чем есть, даже сегодняшние торги могли бы не состояться без помощи нашего маленького черномазого героя. Поговаривают о создании синдиката для отправки его обратно в Африку, повышать поголовье этих скотов — ну, что, кто предложит тысячу?»
Но был в зале человек, кто лучше аукциониста знал, как повышать цену, — и этим человеком была Касси. Когда она вышла на помост и пошепталась с аукционистом, он начал о том, как она здорово говорит по-французски, умеет ухаживать за детьми, быть горничной или гувернанткой, играть на пианино и рисовать, но все это была ерунда. Он прекрасно знал, для чего ее будут покупать, так что, когда толпа заорала: «Раздень ее! Дай нам на нее посмотреть!» — Касси стояла спокойно, сложив руки на груди и понурив голову. Она побледнела, я заметил, как ее лицо напряглось, но эта красотка знала свое дело, и когда аукционист что-то сказал ей, Касси сбросила туфли и осторожно распустила волосы так, что темные пряди скрыли ее почти до талии.
Конечно же, они не этого хотели. В толпе завизжали, затопали ногами и засвистели, но аукционист успел поднять цену до семнадцати сотен, прежде чем снова кивнул ей. Не меняя выражения лица, Касси передернула плечами, платье соскользнуло к ее ногам и она переступила через него, представ перед зрителями в чем мать родила. Клянусь Богом, я просто гордился ею, когда она стояла вот так, напоминая золотистую статую, в колеблющихся отблесках света, а толпа ревом и криками выражала свое одобрение. Меньше чем за минуту цена подпрыгнула до двух с половиной тысяч долларов.
Осталось лишь двое покупателей: молодой денди в узорчатом жилете, цилиндре и с разинутым ртом да седобородый плантатор, сидевший в первом ряду, — краснолицый, в огромной панаме, за стулом которого стоял негритенок с опахалом. Я полагал, этих двоих Касси заставит раскошелиться еще на тысченку долларов. Она положила руку на бедро — две тысячи семьсот долларов; затем она поднесла обе руки к голове — три тысячи; вильнула бедрами почти у самого носа денди — три тысячи двести долларов. Старый плантатор покачал головой, его лицо истекало потом. Касси посмотрела ему прямо в глаза и подмигнула. Толпа разразилась ревом и приветственными криками, а этот старый козел ударил себя по ляжке и поднял цену до трех тысяч четырехсот. Денди выругался и сразу погрустнел, но, похоже, это был предел его возможностей, так как он отвернулся, а Касси подвели к его сопернику, под гром скабрезных замечаний и «толковых» советов. Пусть он отправит жену навестить родственников куда-нибудь в Нэшвилл, кричали они, а когда она вернется, то закатит своему мужу роскошные похороны, так как он к тому времени совсем выбьется из сил — ха-ха!
— Хотел бы я, чтобы такая девчонка попадалась мне каждый день, — приговаривал маленький аукционщик пока покупатель расплачивался. На этом грязном столе, наверное, никогда не видали такой кучи золота. — Я бы заработал целое состояние. Слушайте, если бы вы дали мне время хорошенько ее разрекламировать, мы бы смогли получить и четыре, а может — и все пять тысяч. Где вы ее нашли, мистер — э-э — Говард?
— Как вы уже сказали, она была горничной у леди в моей школе для благородных девиц, — серьезно ответил я, и окружающие нас разгоряченные зрители снова заорали, хлопая меня по спине и предлагая глотнуть из бутылок.