От меня, похоже, тоже чего-то ждали, поэтому я сказал:
— Правильно.
— Послужите нам верой и правдой, — продолжает Заптен, — и прошлое будет забыто. Подведете нас… — Договаривать он не стал. — Все ясно?
Ясно, очень даже ясно, слишком. Я старался не думать об этом. Мне не хотелось вникать в эти ужасные детали; по правде, в уме у меня крутился совершенно не нужный вопрос, не имеющий ничего общего с предстоящим делом. Но он не давал мне покоя, и я спросил.
— Скажите, Хансен: тогда, в Штракенце, что заставило вас подумать, что я не Карл-Густав?
Он изумленно уставился на меня.
— Вы это хотите знать сейчас? Ну, ладно. Сходство просто удивительно, но все же… что-то было не так. Потом на мгновение я понял что: ваши шрамы не на тех местах — левый расположен слишком низко. Но это не все. Даже не знаю как сказать — просто вы не Карл-Густав, и все тут.
— Спасибочки, — говорю я. Бедный старина Бисмарк снова опростоволосился.
— А как вы получили эти шрамы? — спрашивает Заптен.
— Нанесли пару ударов шлагером, — небрежно бросаю я, и вижу, как у Грундвига вырывается изумленный вздох. — О да, — добавляю, обращаясь к Хансену, — нам с вами предстоит не в kindergarten [53] сходить, друг мой. Люди они весьма серьезные, в чем вы вскоре можете убедиться. — Мне очень хотелось слегка подсбить с него спесь.
— Ну так вперед, — буркнул Заптен. — Все готовы? Lassen sie uns gehen. [54]
Лошади ждали снаружи; в темноте все разобрались по местам, и молчаливой кавалькадой мы двинулись через лес, по тропе, ведущей на Йотун Гипфель, потом вниз, сквозь густые заросли кустарника и папоротника. Даже если бы я рискнул, ни малейшего шанса на побег не было: два человека всю дорогу скакали у меня по бокам. Мы часто останавливались — насколько понимаю, высылали вперед разведку — и мне предоставлялась возможность продегустировать содержимое фляжки. В ней оказался коньяк, примерно с полпинты, и к концу нашего путешествия фляжка уже опустела. Особого действия алкоголь на меня не произвел, разве что согрел немного: я тогда, наверное, целый галлон выпил бы без видимых последствий.
Наконец мы остановились и спешились. Полускрытая во тьме рука ухватила меня и повлекла сквозь заросли, пока я не очутился на берегу речушки, струи которой плескались у моих ног. Хансен стоял рядом, в темноте слышались оживленные перешептывания; я видел смутные очертания лодки и гребцов. Потом из-за облаков вынырнула луна, и сквозь нависающие над устьем реки деревья я разглядел покрытые рябью серьге воды озера и вырастающие из них, не далее чем в трех фарлонгах [55] от нас, могучие очертания Йотунберга.
Картина была из разряда тех, от которых кровь стынет в жилах, а на ум приходят чудища, вампиры и летучие мыши, парящие под мрачными сводами; готическим ужасом веяло от темных крепостных стен и башен, возвышающихся на фоне рваных облаков, молчаливых и грозных в лунном свете. Мое воображение населило развалины выглядывающими из бойниц призраками — но последние вряд ли были страшнее, чем Руди и Крафтштайн. Промедлив еще минуту, я, наверное, кулем плюхнулся бы на берег, но не успел даже сообразить, как оказался в лодке, бок о бок с Хансеном.
— Выждите, пока спрячется луна, — раздался из темноты хриплый шепот Заптена.
Вскоре свет померк, и Йотунберг превратился просто в громадную тень. Но он ведь никуда не делся, и перед моим мысленным взором обличье его сделалось еще страшнее. Мне пришлось схватиться за челюсть, чтобы зубы не стучали.
Заптен снова что-то пробурчал, и темные очертания башни шевельнулись — это лодка тронулась в путь; и вот мы уже выходим из реки и плывем по Йотунзее. Выйдя из-под укрытия, мы ощутили ветерок, и вскоре берег исчез у нас за спиной.
Темно было как у черта за пазухой, и в мертвой тишине слышался только шепоток воды, рассекаемой носом лодки и приглушенный скрип весел. Мы шли не спеша, но все же достаточно быстро — мрачная махина замка делалась все больше и все страшнее с каждой секундой. Мне почудилось, что подплыли уже до опасного близко: можно было различить тусклый свет, горящий в одном из окон башни, но тут Хансен тихо скомандовал: «Halt», — и гребцы подняли весла.
Он коснулся моего плеча.
— Готовы? — я был занят тем, что пытался проглотить рвотный ком, подкативший к горлу, поэтому не ответил. — «Folgen sie mir ganz nahe», [56] — сказал Хансен и почти бесшумно, словно выдра, скользнул через борт.
Никакая сила не заставила бы меня последовать за ним: мышцы размякли как кисель, я не мог даже пошевелиться. Но даже окаменев, я сообразил, что остаться тоже не могу: откажись я сейчас лезть в воду, и Заптен порубит меня на куски в одну минуту. Я перегнулся через борт, неловко пытаясь подражать Хансену, но потерял равновесие и, перевалившись через планшир, с ужасным, раскатистым плеском свалился в озеро.
Холод был нестерпимый, он обжигал мое тело словно огнем, и я затрепыхался от боли. Пока я хватал ртом воздух, из темноты выплыло лицо Хансена; он зашипел, призывая меня к тишине, и старался нащупать меня под водой.
— Geben sie acht, idiot! [57] Прекратите плескаться!
— Это же сумасшествие! — застонал я в ответ. — Господи, сейчас же зима! Мы замерзнем насмерть!
Он ухватил меня за плечо, заклиная не шуметь. Потом, повернувшись спиной к лодке, начал медленно грести к замку, ожидая, что я последую за ним. Пару секунд я колебался, даже на этом последнем рубеже — не махнуть ли мне до берега и попробовать скрыться в лесу, но сообразил, что столько мне не проплыть: не при такой температуре, да еще с саблей за спиной и в тянущей ко дну намокшей одежде. Лучше остаться с Хансеном, так что я повернул за ним, стараясь производить как можно меньше шума и судорожно хватая воздух от страха и отчаяния.
Бог мой, это было невыносимо. За какие прегрешения заслужил я такое? Если меня не трогать — я вполне безобидный парень, которому ничего не надо, кроме еды, выпивки и пары потаскушек. И никого я не обижу — за что же меня так наказывать? Холод пробирал меня до печенок, я понимал, что долго не выдержу; тут адская боль пронзила мою левую ногу, я ушел под воду, нахлебавшись раскрытым ртом воды. Работая здоровой ногой, я вынырнул на поверхность, и начал Умолять Хансена о помощи.
— Судорога! — взвизгнул я. — Господи, тону! — даже в этот миг у меня достало здравого смысла не повышать голос. Но он меня услышал, ибо когда я снова ушел под воду, Хансен вытащил меня наверх, заклиная не шуметь и не молотить по воде руками.