При этих словах между ними началась оживленная перепалка, которая конечно же ни к чему не привела. Сбитые с толку, они опять повернулись ко мне.
— Что будем делать с ним? — спрашивает Грундвиг.
— Повесим, — говорит Хансен. — Этот пес того заслуживает.
— За соучастие в преступлении против нашей герцогини, — бросая на меня яростный взор, заявляет Грундвиг, — меньшим ему не отделаться.
Оба выглядели оскорбленными до глубины души, как два старых шотландца в борделе, но я понял, что наступило время моей реплики. Я принял растерянный вид, который затем уступил место выражению крайнего возмущения.
— Что вы хотите сказать? — кричу.
— Вы же женились на ней чуть более недели назад, — многозначительно заявляет Заптен.
Я запыхтел от ярости.
— Ах вы, развратный старик! Вы осмеливаетесь предположить…? Боже мой, сэр, неужто вы забыли, что я английский офицер? У вас хватает дерзости предположить, что я мог…
Я запнулся, словно меня обуял приступ гнева, хотя сомневаюсь, что на Заптена это произвело большое впечатление. Но остальные оба призадумались.
— Я не настолько утратил честь, — говорю я, пытаясь выглядеть гордым и оскорбленным одновременно, — чтобы зайти в своем притворстве так далеко. Есть вещи, которые ни один джентльмен… — и я остановился, будто не в силах продолжать далее.
— Но это было бы странно, — пробормотал Грундвиг.
С замиранием сердца я хранил молчание.
Они посидели немного — думаю, размышляли по поводу девственности своей герцогини. Потом Грундвиг сказал:
— Клянетесь ли вы, что… что…
— Даю слово чести, — говорю я, — как британский офицер.
— Ну вот и порешили, — говорит Заптен, и я готов поклясться, что губы под усами дрогнули в едва заметной улыбке. — И, рискуя показаться недостаточно верноподданным, хочу тем не менее заметить, господа, что судьба принца Карла-Густава важна, видимо, не меньше, чем возможное происшествие с… хм, не будем об этом.
Он повернулся ко мне.
— Вы останетесь здесь. Посмеете выйти из хижины — вы труп. Впрочем, эта судьба может постигнуть вас в любом случае. Полагаю, мы еще не приняли окончательного решения, доктор. Если услышанное нами сегодня правда, у нас не так много времени на то, чтобы наша герцогиня сделалась вдовой, не став невестой. Не говоря уж о сохранении для нее ее герцогства. Вперед.
Дверь за ними захлопнулась, и я остался наедине со своими мыслями. Они были безрадостными, но могло бы быть и хуже. Те трое вроде как поверили в мою историю, и я сомневался, что выдуманная ее часть позволит найти им нестыковки — да и приврано-то было совсем чуть-чуть, только чтобы поярче обрисовать мой образ «бедняги, угодившего в жестокие когти судьбы». Что лучше всего, я вполне уверился — они не будут вешать меня. Заптен пользовался среди них большим авторитетом, и, хотя мне было очевидно, что этот парень не станет цацкаться, когда считает нужным покончить с кем-то, я не видел никакой разумной причины расправляться со мной. Заптен реалист, его не захлестывают эмоции, как Грундвига или Хансена. Впрочем, и Грундвиг, как мне показалось, не дойдет До убийства — похоже, он из породы благовоспитанных, чувствительных идиотов. Хансена я опасался больше всего, возможно, из-за его дружеских связей с принцем. Такой способен, если позволите, поквитаться со мной в память о прошлом; но я надеялся, что он останется в меньшинстве.
Делать было нечего, только сидеть и ждать. По крайней мере я был в безопасности от головорезов Бисмарка, а это уже кое-что. Если это были именно «Сыны Вёльсунгов» — тайные сторонники Дании, о которых Руди говорил с таким презрением, — то с этой точки зрения я оказался в надежных руках. Мне подумалось, что Руди недооценивает их: у меня не было ни малейшего понятия, как они собираются вызволять своего драгоценного принца из Йотунберга, да меня это и не волновало, но выглядели эти ребята деятельными и бойкими. Мне доставляла удовольствие мысль, что им удастся-таки сунуть палку в колесико нашего треклятого Отто; Заптен, если я хоть что-нибудь понимаю, подходил для этого дела как никто другой. Уверенный, быстро схватывает суть, исполнен высочайших достоинств, таких, как решительность, отвага и все такое прочее, и при этом не обременен щепетильностью. Поставь такого на место командира нашей отступавшей из Кабула армии, мы бы вернулись домой в целости и сохранности, да еще и все сокровища Бала-Хиссара выторговали бы за уход.
Итак, я был не слишком удручен сложившейся ситуацией и проводил время в гаданиях, когда же они меня выпустят. Одному Богу известно, почему я сделался таким оптимистом — возможно, сказалась реакция на то, что дважды за один день избежал жестокой смерти, но мне не стоило так расслабляться. Будь я способен трезво взглянуть на вещи с их точки зрения, то понял бы: лучшее для меня место — на глубине в шесть футов под землей, где я не смогу послужить причиной никакого скандала. Впрочем, то, во что они меня вовлекли, оказалось вряд ли лучше такого исхода, и послужило мне поводом еще несколько раз пережить ту смерть, о которой писал Шекспир.
Я просидел в хижине несколько часов, и единственной живой душой, увиденной мной за это время, был здоровый крестьянин, принесший немного еды и пива. Он по-прежнему называл меня «высочеством», хотя и несколько озадаченно. К моменту возвращения моих инквизиторов наступила ночь; я обратил внимание, что ноги у Заптена и Хансена забрызганы грязью, как после хорошей скачки. Заптен поставил на стол лампу, скинул плащ и внимательно посмотрел на меня.
— Капитан Арнольд, — говорит, — если вас действительно зовут так. Вы ставите меня в тупик. А мне это не по душе. Как выразились те господа, ни один человек в здравом уме не поверит в вашу историю ни на минуту. Ладно, допустим, я не в здравом уме, но мне она кажется правдивой. По большей части. Не знаю, являетесь ли вы величайшим подлецом или несчастнейшим из смертных — я лично склоняюсь к первому, ибо у меня нюх на подлость — нет, нет, не надо возражать, мы уже все слышали. Но я не уверен, и потому склонен считать вас честным человеком. До поры до времени. Вот так.
Я молчал, в страхе и надежде одновременно. Он извлек трубку и принялся разминать табак.
— К счастью, у нас есть возможность разом проверить вас и решить нашу проблему, — продолжил он. — Но вот в чем дело, — он не сводил с меня ледяного взора, — жертва вы или негодяй, не суть важно: вы замешаны в ужасном преступлении. Готовы ли вы помочь исправить, то что натворили?
Глядя при свете лампы на эти угрюмые рожи, я не испытывал ни малейших колебаний, каков должен быть ответ. Какие уж тут колебания!
— Господа, — говорю. — Да благословит вас Бог. Что от меня требуется? — Слава Богу, в тот миг я и не предполагал, что потребуется так много. — Я сделаю все, что в моих силах. Сидя здесь, я размышлял о том жутком…
— Ясно, хватит, — прервал меня Заптен. — Нет необходимости нам рассказывать. — Он раскурил трубку: пых-пых-пых, — и выпустил клуб дыма. — Все, что мы хотим слышать, это «да» или «нет», и ваш ответ, как понимаю, означает «да».