— Вполне, — согласился он, ухмыляясь. — И каждый пушечный снаряд стоит кругленькую сумму в рыночных ценах. Жизнь приходится покупать очень дорого — даже жизни англичан.
— Нет, рани заплатит за все из своей казны, — сказал я, одарив его настоящей сипайской ухмылкой.
— Хо-хо-хо, да вы только послушайте его! — презрительно захохотал он. — Сядь-ка на ее корм, солдат, поглядел бы, шибко ли разжиреешь. Когда это рани платила — или любой другой кто из принцев? А для чего же существуем мы, купцы, как не для того, чтобы платить, когда большие люди ведут войны?
«То же самое говорят и наши толстосумы в Реформ-клубе или в „Звезде и подвязке“», — подумал я, но вслух сказал:
— Говорят, сегодня ночью рани собирает в замке большой совет — это правда?
— Меня она не приглашала, — ехидно усмехнулся лавочник, — и вряд ли оставит мне свой дворец, когда захочет его покинуть. С тебя три пайсы, [180] солдат.
Я расплатился, узнав все, что мне было нужно, и пошел по улицам по направлению к форту, причем с каждым шагом мои колени дрожали все больше. Клянусь Богом, это было скользкое дело; я успокаивал себя мыслью, что каковы бы ни были ее чувства по отношению к моей стране и британской армии, ко мне она всегда относилась исключительно дружелюбно — и вряд ли она допустит жестокость по отношению к посланцу британского генерала. Тем не менее, когда я вдруг обнаружил, что стою, вглядываясь через маленькую площадь в мрачные очертания массивных дворцовых ворот, освещенных факелами, по обе стороны которых стоят огромные пуштуны ее личной гвардии в красных мундирах, мне стоило большого труда побороть жгучее желание броситься назад, затаиться в путанице улиц и появиться уже тогда, когда все будет кончено. Я поглубже нахлобучил на голову свой пуггари, так чтобы прикрыть большую часть лица, осторожно вытащил из кармана послание, тщательно составленное нами вместе с Роузом, твердой походкой подошел к часовому и потребовал вызвать начальника караула.
Тот вскоре показался, зевая и потягиваясь, и оказался не кем иным, как моим старым знакомым, который когда-то плевал на мою тень. Я передал ему записку и сказал:
— Это лично в руки рани, и никому больше. Быстро отнеси ей письмо.
Он недоуменно переводил взгляд с письма на меня и обратно:
— Но что это, и кто ты сам такой?
— Если принцесса захочет, она скажет тебе, — небрежно бросил я, скрываясь в тени арки. — Но знай, если ты промедлишь, она снимет с плеч твою пустую голову.
Пуштун стоял, выпучив глаза и вертя письмо в руках. Похоже, оно произвело на него впечатление — с этой красной печатью, на которой был выдавлен фамильный герб Листера — иначе и быть не могло. После повторной попытки выяснить, кто я такой, которую я просто игнорировал, он почесал в затылке и важно удалился, приказав часовым не спускать с меня глаз.
Я ждал, а сердце мое стучало как молот, потому что вот-вот все могло резко измениться к худшему. Роуз и я долго ломали головы, чтобы написать нечто, понятное только рани — на случай, если письмо попадет в руки врагов. В целях дополнительной предосторожности, мы написали текст на примитивном школьном французском, который, как мне было известно, она понимает. Письмо всего лишь гласило:
«Здесь тот, кто приносил тебе духи и портрет. Встреться с ним наедине. Верь ему».
Роуз пришел от этого в восторг — он, очевидно, был одним из тех, кто любит интригу ради самой интриги, и я был уверен, что он с удовольствием вместо подписи нарисовал бы череп со скрещенными костями. Сидя на корточках у дворцовой стены, я не мог относиться к этому делу так же легкомысленно. Если тупоголовый пуштун все-таки доставит письмо принцессе, она достаточно быстро догадается, от кого оно — но что, если она просто не захочет меня видеть? Что, если она решит, что лучшим ответом будет послать меня в штаб-квартиру Роуза — но только разрезанным на части? А если она покажет письмо кому-нибудь еще или неправильно поймет, или…
Из-за арки послышался шум шагов и я, дрожа, вскочил на ноги. Из темноты вышел хавилдар, за которым следовали двое солдат. Он остановился, окинул меня долгим, оценивающим взглядом и кивнул головой. Я сделал шаг вперед, и хавилдар жестом пригласил меня пройти во внутренний дворик, тяжело ступая со своими солдатами у меня за спиной. Я хотел было спросить, передал ли он записку лично в руки рани, но мой язык словно прилип к гортани — впрочем, я и без того узнаю об этом достаточно быстро. Когда мои глаза привыкли к сумраку после света факелов у ворот, я увидел, что мы идем через двор, с обеих сторон огороженный высокими черными стенами, в дальнем конце которого, у дверей, охраняемых двумя другими пуштунами, горит еще один факел.
— Заходи, — рявкнул хавилдар, и я оказался в маленькой сводчатой караульной комнате.
Я заморгал от неожиданно яркого блеска масляных ламп, и тут сердце у меня ушло в пятки, потому что в человеке, стоящем передо мной посреди комнаты, я вдруг узнал толстого камергера, столь хорошо знакомого мне по дурбару Лакшмибай.
Эта глупая шлюха сказала ему, кто я такой! Теперь уже не было никакой надежды сохранить секрет — весь план, над которым столько тужился Роуз, дал сбой и…
— Вы — тот самый офицер, который привозил подарки от британской королевы? — проскрипел он, — посланец Сиркара — полковник Флэшмен?
Он с недоверием покосился на меня, что было вполне понятно, так как сейчас я мало напоминал блестящего штабного офицера, которого он знал. Слабея от страха, я стянул с головы пуггари и откинул назад волосы с лица.
— Да, — сказал я, — я полковник Флэшмен. Вы должны срочно провести меня к рани!
Он так и впился в меня взглядом, его маленькие глазки забавно выпучились на жирном лице, а руки нервно задрожали. Затем что-то пролетело между нами — на секунду мне показалось, что это была ночная бабочка — и упало на пол, рассыпая небольшой поток искорок. Это была недокуренная сигарета; длинный желтоватый цилиндрик с мундштуком.
— Всему свое время, — произнес голос… Игнатьева, и когда я, не веря своим ушам, повернулся к двери, то почувствовал, что вот-вот буквально закричу от ужаса.
Да, там стоял он, а рука его замерла в жесте, которым он отбросил сигарету. Игнатьев, который, как я полагал, должен был находиться за тысячи миль отсюда, посмотрел на меня со своей ужасной ледяной улыбкой и слегка кивнул рыжеватой головой.
— Всему свое время, — повторил он по-английски, подходя ко мне. Он наступил каблуком на упавшую сигарету. — После того как мы закончим нашу… дискуссию?.. которая так неудачно была прервана в Балморале.
* * *
Не знаю, как у меня не остановилось сердце. Возможно, я просто испытал глубокий шок — все внутри словно заледенело, а горло перехватило; я не мог даже пошевелиться — просто стоял, окаменев, по коже у меня ползли мурашки. Игнатьев подошел ко мне вплотную — почти неузнаваемый в новом виде, яркой рубахе, широких полотняных штанах, персидских туфлях и с маленькой рыжеватой бородкой. Но его рот, похожий на мышеловку, остался прежним и немигающий взгляд наполовину голубого, наполовину карего глаза буравил меня.