— Хочешь сказать, ты переезжаешь?
— Ага. В хижину на дереве, со звёздами вместо светильников и облаками, заменяющими оконные ставни… Ладно, ладно, вру. Моя мечта просуществовала часа два от силы — и хижина, и дерево, и облака, которые её окружали. Просто Малдо позвал меня в Скандальный переулок и предложил выдумать для них какое-нибудь диковинное задание.
— От хижины на дереве и я бы не отказался, — неожиданно признался Шурф.
— Ну так за чем дело стало? У вас там такой шикарный сад вокруг резиденции, можно хоть целый город на деревьях построить. А своим подопечным скажешь, это такое специальное магическое сооружение для пущей близости к небу, непосвящённым не понять. И пусть благоговейно трепещут, пока ты там плюёшь в потолок.
— Я бы так и сделал. Но пока не имеет смысла. К дому на дереве должен прилагаться мальчишка, который от него в восторге. А не взрослый человек, который смутно помнит, что когда-то ему нравились подобные штуки.
— Ну, будем честны, моего восторга тоже хватило, в лучшем случае, на час.
— Это очень много, — серьёзно сказал Шурф. — Я бы и за несколько минут искреннего восторга дорого дал.
— Думаешь, это так важно?
— Важнее всего на свете. Не сам по себе дом на дереве, конечно. Важно собрать себя из разрозненных деталей. Вернуть мальчишку, не прогоняя при этом взрослого, который из него получился. Вернее, великое множество взрослых, которыми я успел побывать. Собрать их всех вместе и посмотреть, что получится в сумме. Очень этого хочу.
— Значит, так и будет, — сказал я.
— Мне нравится твой оптимизм. Но я не Вершитель.
— Ты гораздо хуже. Пока Вершители сидят и ждут, что им на голову свалится то, чего однажды сдуру угораздило захотеть, ты приходишь и берёшь это сам. Чтобы ты, да не повернул всё по-своему — вообразить не могу.
Мы просидели в гостиной почти до рассвета, под тем предлогом, что не хотим будить так удачно задремавшую в кресле Базилио. А на самом деле, просто потому, что любим трепаться. И готовы заниматься этим сутками напролёт. Но потакать собственным слабостям любой дурак может, поэтому мы договорились делать вид, будто бережём чужой сон. Довольно причудливым способом, но какая разница, если он работает.
Удивительно, впрочем, не это. И не тот факт, что когда я в полдень спустился в гостиную, сэр Шурф снова сидел в том же самом кресле, словно и не уходил никуда. Может, мне и правда только приснилось, как я его провожал? День вчера был такой длинный и разнообразный, что с меня вполне сталось бы отрубиться буквально на полуслове. И продолжить увлекательную беседу уже во сне.
И что другое кресло занимала не спящая Базилио, а чрезвычайно бодрая Меламори, меня тоже не особо удивило. Почему бы, собственно, ей не сидеть в моей гостиной? На мой взгляд, тут ей самое место.
Удивительно было, что они ссорились. Я сперва не поверил — ни своим глазам, ни ушам, ни иным органам чувств, которые встревоженным хором докладывали, что в моём доме происходит натуральный скандал. Хотя, конечно, чрезвычайно тихий и вежливый. С сэром Лонли-Локли иначе не поскандалишь, знаю я этот его флегматичный вид и бесстрастный тон, проявляющиеся в те моменты, когда нормальные человеческие люди начинают орать, размахивая кулаками. А что каменные стены трещинами порой идут, так сами виноваты, нечего было затевать дискуссию.
Впрочем, стены моего дома пока были целы. Думаю, это потому, что всерьёз рассердиться на Меламори решительно невозможно: к её тяжёлому характеру и темпераменту боевого генерала прилагаются очаровательный облик легкомысленной старшеклассницы и неотразимые манеры избалованного ребёнка из хорошей семьи. Убийственное на самом деле сочетание, кого угодно обезоружит.
Однако сэр Шурф старался как мог.
— Когда ты принимаешь необратимое решение, — говорил он самым невыносимым из своего богатого арсенала подчёркнуто спокойных голосов, — следует ясно представлять, кому именно придётся расхлёбывать его последствия. И если этот «кто-то» не ты сама, решение следует пересмотреть.
— Да какое оно, к драным козам, «хренобратимое»?! — свистящим от ярости шёпотом спрашивала Меламори. — Что за роковые последствия тебе уже примерещились? Откуда столько пафоса? С какого перепугу ты пытаешься раздуть полную фигню до масштабов вопроса жизни и смерти?
— Не жизни и смерти, а свободы выбора. Причём, заметь, не твоей свободы, а чужой. Всё, чего я хочу — донести этот факт до твоего затуманенного алчностью сознания.
— Эй, — наконец сказал я, — привет. Рад вас видеть. Одна небольшая просьба: если соберётесь убивать друг друга, сначала пристукните меня. Я без вас затоскую, а руки на себя накладывать не обучен. Совсем беда.
— Ещё один псих с вопросами жизни и смерти на мою голову, — фыркнула Меламори. — С какой стати нам друг друга убивать?
— Спросонок ещё и не то померещится, — объяснил я. — Никогда прежде не видел, чтобы вы ссорились. Но если вас это развлекает, можете продолжать.
— Прости, пожалуйста, — вежливо сказал Шурф. — Мне не следовало затевать ссору в твоём доме. Но моё безобразное поведение отчасти извиняет тот факт, что я пытаюсь отстаивать твои интересы.
— Мои интересы? — изумился я. — Погоди, ты ещё что-то о свободе говорил, когда я вошёл. Неужели Меламори решила продать меня куманским работорговцам? Я не знал, что у нас настолько плохо с деньгами. Но как раз недавно прикидывал, что мог бы ограбить Невидимую Флотилию. Это решит проблему?
— Всё-таки у тебя потрясающая интуиция, — улыбнулась Меламори.
— Хочешь сказать, я угадал? Ты действительно решила торговать моим спящим телом? Да ну, брось заливать. Кто в здравом уме такой ужас купит?
— Ты другое угадал. Речь действительно о деньгах. Вернее, о собачьем доме, но в некотором смысле и о деньгах тоже. Потому что нам их предлагают в качестве отступного…
— Так, стоп, — я поднял руки вверх и рухнул в кресло. — Ничего не понимаю. Какой собачий дом? Куда отступаем? И зачем тебе деньги вот прямо с утра?
— Это для тебя «с утра», а у нормальных людей уже полдень, — напомнила Меламори. — Самое время наконец-то разбогатеть.
Хвала Магистрам, она уже совершенно успокоилась. И явно не горела желанием продолжать спор.
Шурф нахмурился и укоризненно покачал головой. Тоже хорошо. Когда он действительно сердит, внешних признаков недовольства от него не дождёшься.
— Хозяин дома, который мы с леди Меламори в своё время арендовали для собак, нынче утром получил предложение о продаже недвижимости, — объяснил он. — И обратился к нам с просьбой досрочно расторгнуть договор об аренде, который мы в своё время заключили на три дюжины лет.
— Этому проходимцу, как я догадываюсь, светит очень выгодная сделка, — вставила Меламори. — По крайней мере, отступные, которые он предложил, раза в три превышают обычную в подобных случаях компенсацию. Я считаю, надо соглашаться, пока он не передумал. Всё равно собаки живут в Мохнатом Доме и съезжать отсюда не планируют, а мы, как дураки платим за аренду никому не нужной развалюхи, потому что идиотский договор может быть расторгнут только по желанию владельца. И вдруг это желание у него возникло. Да такое сильное, что он ещё и кучу денег готов заплатить за наше освобождение от этого грешного домишки. Глупо было бы прохлопать такую удачу!