– Дока, тебе ничего не надо делать. – Конор не сдавался. – Просто улыбайся. Будь собой. Будет достаточно одного твоего присутствия. Черт, принимай свою ванну. Мы будем валять дурака в гостиной. Ты у нас будешь вроде мебели. – (Она улыбнулась.) – Мы дадим тебе немного отдохнуть, а потом поставим на четвереньки, и ты будешь изображать лошадь.
Слово «лошадь» ее задело, но он продолжал улыбаться, видимо представляя, как они вчетвером возятся в гостиной. Она подумала о Саре, о предстоящем разговоре, о том, что он для нее будет означать.
– Готовлю я. Тебе очень, очень повезло. – Конор вел ее к выходу. – Как тебе рыбные палочки на белом хлебе с кетчупом?
Сара даже не видела маршрута, обозначенного над лобовым стеклом автобуса. Она сидела на остановке около часа, глядя на проезжающие автобусы, слушая, как они тормозят, чтобы выплюнуть одну группу пассажиров и проглотить другую. В темноте вспыхивали их стоп-сигналы. Глаза были мокрыми от слез, руки и ноги одеревенели от холода. Как будто ее парализовало. Не могла решить, в какой автобус сесть, даже если бы видела маршрут.
Все потеряно. Папá не вернется. Бо не вернется. У нее не было ни дома, ни семьи. Закутавшись в пальто, она сидела на холодной лавке из пластика, не обращая внимания на равнодушные взгляды тех, кто приходил, ждал и уезжал, чтобы продолжить свою жизнь.
Ее позвали по имени дважды, прежде чем она услышала: боль ее оглушила.
– Сара? – Перед ней стоял Ральф, с сигаретой в углу рта. – Ты в порядке?
Она была не в силах ответить. Удивилась, что он вообще с ней заговорил.
Он прошел в угол, чтобы спрятаться под навесом и загородиться стоящими в очереди людьми.
– Мне жаль. Я тут ни при чем.
Она молчала. Она вообще не знала, сможет ли когда-нибудь говорить.
– Это было вчера. Он сказал, ты должна ему кучу денег. Я попытался его отговорить, но ты сама знаешь, какой он… Не знаю, что ты ему сделала, но он страшно разозлился.
Сара слышала, что лошадей отправляют за границу. В переполненных грузовиках, без еды и воды. Некоторые так ослабевают, что только бока соседей не дают им упасть. По ее щеке скатилась слеза.
– Ладно. – Он сплюнул на тротуар, и чернокожая женщина бросила на него гневный взгляд. – Если я тебе кое-что скажу, ты ведь меня не выдашь? – (Она медленно подняла голову.) – Он ведь догадается, что это я тебе сказал. Поэтому на дворе или на улице я с тобой разговаривать не буду. Буду вести себя так, точно тебя не знаю. Договорились?
Она кивнула. В душе зажглась надежда.
Он посмотрел на нее, оглянулся, затянулся сигаретой. Когда он выдохнул, было трудно сказать, дым это или пар от его дыхания.
– Он в Степни. За парковкой. Его получили Пайки. Саль собирается устроить бега. Серая кобыла против его. Послезавтра. Он и гнедой рысак.
– Но Бо не может везти двуколку! Его никогда в жизни не запрягали!
Ральф смутился:
– Теперь придется. Саль запряг его в двуколку и гонял до завтрака. – Он пожал плечами. – У него неплохо получалось. Ехал не так быстро, как гнедая кобылка, но не брыкался, ничего такого.
Все эти тренировки на длинных поводьях, рассеянно подумала Сара. Он будет делать все, что велит ему Саль.
– Где будет заезд?
– Как обычно. Под эстакадой. В шесть тридцать.
– Что я могу сделать? Как мне его вернуть?
– Ничем не могу тебе помочь. Я и так сказал слишком много. – Он собрался уходить.
– Ральф, пожалуйста, помоги мне! – Она схватила его за рукав, мысли лихорадочно проносились у нее в мозгу. – Пожалуйста! – (Он покачал головой.) – Мне одной не справиться.
Сара по-прежнему напряженно думала, засунув руку в карман. Ральф курил, делая вид, что она к нему не прикасалась.
– Мне пора, – сказал он наконец. – Должен быть в одном месте.
– Послушай, давай встретимся где-нибудь. Не на месте гонок, там, где Саль тебя не увидит. Позади мебельной фабрики. Захвати седло и уздечку Бо. – Она достала ключи от двора и вложила в его руку. – Вот. Ты можешь их принести задолго до приезда Саля.
– Зачем они тебе?
– Чтобы ехать верхом.
– Что? Ты собираешься его похитить? Ускакать на нем? Пожалуйста, мистер, отдайте мне мою лошадку?
– Не важно. Просто приди туда.
– Не-а. Мне-то какая выгода? Если Саль узнает, что я тебе помог, он меня побьет.
Она не выпускала его руку. Понизила голос, чтобы пассажиры ее не слышали:
– Золотая кредитка.
Он засмеялся:
– Да ладно!
– И пин-код. Обещаю, Ральф. Поверь мне. Там полно денег. Сможешь снять кучу, пока карту не заблокируют. Может, тысячи.
Он всмотрелся в ее лицо, потом выдернул руку:
– Смотри без обмана.
– Обещай, что будешь там. Иначе сделка не состоится.
Он снова оглянулся. Поплевал себе на ладонь и протянул ей руку:
– В пятницу утром у мебельной фабрики. Если не придешь до семи, выхожу из игры.
– Похоже на козявки. – Лиам поковырял пасту вилкой и наморщил нос.
– Вовсе нет, – спокойно сказал Конор. – Джозеф, дорогой, перестань пинать ножку стола. У нас так все напитки расплещутся.
– И на вкус как козявки, – настаивал Лиам, бросив взгляд на Наташу.
– Это из-за соуса песто. Ваша мама говорит, вы его любите.
– Этот соус песто мне не нравится. – Джозеф решительно оттолкнул тарелку.
Наташа вовремя подхватила стакан, не дав его содержимому вылиться в ее тарелку с пастой.
Мальчики не захотели есть папины рыбные палочки. Они хотели пойти в пиццерию. За неполный час, проведенный там, Наташа и Конор едва обменялись парой слов, только заказали напитки.
– Джозеф, сядь прямо, пожалуйста. Я знаю, дома ты так не сидишь.
– Но это же не дом.
– Это ресторан, поэтому еще важнее, чтобы ты сидел прямо.
– Мне эти стулья не нравятся. Я съезжаю.
Наташа наблюдала, как Конор в четырнадцатый раз пытается выпрямить своего младшего сына на стуле, и поражалась его терпению. Ужинать с его сыновьями было все равно что управлять косяком рыб и одновременно вести переговоры с предводителями двух враждующих балканских фракций. Как только был урегулирован один вопрос, начиналась новая война. По поводу чесночного хлеба, или салфеток, или слишком скользкого стула. Все это было направлено против отца. Ее они не замечали и не вовлекали в общий разговор.
Мать настроила их? Велела собрать информацию о подруге папы? Или Наташа стала объектом ненависти задолго до того, как они встретились?