– И за каким?..
– Хороший вопрос, – мрачно ухмыляюсь я.
Ты берешь со стола конверт.
– Прочитаете мне, что там?
– Нет.
– Почему – нет?
– А вам почему бы не прочитать?
– Не разберу ни хрена.
Вовсе не так уж ты пьян. Вон как складно разговариваешь. Это профессиональное, не иначе.
– И потом, я очки дома забыл.
– Нет. – Я решительно убираю руки за спину. – Это личное письмо.
– С чего вы взяли?
– Оно вам адресовано.
– Ну и что? Может, это очередная затея дока. Зовет на барбекю, по-соседски.
– Точно. В январе.
– Ну, тогда устраивает прием… на дому. «Прием соседей, страдающих алкоголизмом, вне очереди». – Тебе кажется, что это очень остроумно, и ты хрипло, цинично смеешься.
– Он сказал, что это от вашей жены.
Смех резко обрывается.
Если смотреть на тебя под определенным углом, вот как сейчас, когда сверху светит луна, то ты вполне хорош собой. Высокий лоб, синие глаза, светлые волосы и твердый, упрямый подбородок. Нос тоже ничего, прямой, хорошей лепки. Или ты вообще всегда такой, а мне злость мешает это увидеть?
Ты пододвигаешь ко мне конверт, лениво, одним пальцем, и повторяешь:
– Прочтите.
Некоторое время я растерянно молчу, потом решительно выдыхаю:
– Нет. Я не могу. Извините. – Ты ничего не говоришь, только внимательно на меня смотришь. – Доброй ночи.
Возвращаюсь к себе, в радостную, хмельную неразбериху. Тристан все так же сладко дрыхнет в кресле, остальные заняты разговором. Похоже, никто не заметил моего отсутствия. Захватив на кухне бутылку вина, присоединяюсь к остальным. Потом снова встаю, иду к окну и слегка отодвигаю занавеску. Ты сидишь на прежнем месте. Поднимаешь голову, замечаешь меня, встаешь и идешь в дом. Дверь захлопывается. Я вижу, что белый квадратик письма остался на столе. Луна почти скрылась за тучами, пошел мелкий дождик.
Рейчел говорит о чем-то важном, ее все внимательно слушают, одна я не могу сосредоточиться. У нее на глазах слезы, я понимаю наконец, что она рассказывает об отце – у него обнаружили рак. Мне очень их жаль, и ее, и отца, но мыслями я все время возвращаюсь к мокнущему под дождем конверту. Муж Рейчел нежно берет ее за руку, чтобы хоть как-то утешить. Я бормочу, что пойду принесу салфетки, пулей вылетаю из дома – в чем есть, без пальто, – бегу к столу, хватаю конверт и мчусь обратно.
Ты мне никто, я тебе ничего не должна, но мне хорошо известно, что внутри каждого из нас есть кнопка, запускающая механизм саморазрушения. И я не дам тебе его запустить. Не дам.
Наконец-то Джонни с Эдди завершили свои дробильные работы – на неделю позже срока. В свое оправдание они приводили немыслимое количество аргументов, так что в итоге я плюнула и перестала с ними спорить. Главное, что теперь не менее ста квадратных метров очищено и можно класть дерн. Остальное пространство по-прежнему занимает драгоценный булыжник. Папа сказал, чтобы я его сохранила, ибо он стоит денег. И теперь на подъезде к гаражу стоит нечто вроде вагонетки, набитой камнями, прежде украшавшими мой двор. Мысль о том, что булыжник нужно сберечь, пришла папе в голову после того, как Джонни вдруг предложил мне помочь «избавиться от этого барахла», причем совершенно безвозмездно. Я честно пытаюсь придумать, на что бы могли сгодиться полуразбитые камни, и, видимо, в конечном счете просто их выброшу.
Папа с Лейлой пригласили нас в четверг на ланч – меня и Хизер. По понедельникам Хизер работает в ресторане: убирает со столов и загружает грязную посуду в посудомоечную машину. В среду у нее работа в кинотеатре: она сопровождает зрителей на места, а после сеанса убирает остатки попкорна и прочий мусор. По пятницам помогает местному страховому агенту: сортирует почту, уничтожает ненужные бумаги в измельчителе и ксерокопирует документы. Все эти работы ей очень нравятся. В субботу с утра у нее театралка и музыка, а по вторникам день психологической поддержки, когда она общается с друзьями. Остаются только четверг и воскресенье, и раньше, когда я работала, четверг тоже отпадал. Поэтому десять лет мы неизменно встречались по воскресеньям. Я бы отправилась на край света, лишь бы не пропустить этот день с Хизер. Проводим мы его разнообразно. Иногда Хизер твердо знает, чего ей хочется, а иногда предоставляет решать мне. Очень часто мы ходим в кино – «Русалочку» она знает наизусть, слово в слово. Но бывает, ей хочется просто остаться дома, посидеть у телевизора. На это Рождество я подарила ей билеты на «Ледовое шоу Диснея». Все первое действие было посвящено как раз «Русалочке». Никогда еще я не видела свою Хизер такой: она замерла в кресле и всецело отдалась тому, что происходило на сцене. Это было так искренне, так прекрасно, что у меня перехватило горло. Когда на лед под тревожную, мрачную музыку выехал огромный осьминог – злая ведьма Урсула, – многие дети испуганно закричали. Я заволновалась, что Хизер тоже испугается, но она крепко взяла меня за руку и прошептала: «Все будет хорошо, Джесмин». Она беспокоилась обо мне, хотела меня подбодрить, и вовсе не я ее защитница, а она моя. Так было всегда, с самого детства. Хизер – старшая сестра, которая опекает младшую. Когда представление закончилось, зажегся свет и волшебство потихоньку рассеялось, Хизер подняла на меня полные слез глаза, огромные за линзами очков, прижала руки к сердцу и сказала: «Я потрясена, Джесмин. Я так потрясена».
Я люблю ее, люблю в ней абсолютно все, и если мне бы и хотелось что-то изменить, так это избавить ее от гипотиреоза, из-за которого она быстро утомляется, становится вялой или, наоборот, раздражительной. Будь моя воля, я бы глаз с нее не спускала, охраняла как коршун, но она мне не разрешает. Потратив долгие годы, чтобы научить ее всему, что доступно ее пониманию, я наконец осознала: это она мой учитель, а я ее ученица. Да, она часто говорит не слишком внятно, хотя я в принципе всегда ее понимаю, у нее есть проблемы с моторикой и восприятием, но Хизер знает поименно всех персонажей всех диснеевских мультиков, может назвать абсолютно каждого автора и исполнителя песен. Музыку она обожает. У нее очень приличная коллекция винила, и, хоть я и пыталась приобщить ее к айподу и айпаду, она девушка консервативная и предпочитает старые добрые пластинки. Хизер назовет с любой пластинки любого музыканта, скажет, кто на чем играет, чья аранжировка. Она досконально изучает обложки и безошибочно запоминает все до последнего слова, написанного самым мелким шрифтом. Поняв, что у нее нешуточный музыкальный аппетит, я всячески пытаюсь его удовлетворить и не только покупаю пластинки, но и хожу с ней на живые концерты.
Когда мне было четырнадцать, мы с Хизер пришли в гости к мальчику по имени Эдди, тоже с синдромом Дауна. Его родители рассказали, что он буквально зациклился на песне Элвиса «Синие замшевые туфли», ставит ее по сто раз на дню и всех уже этим замучил. Я была возмущена до глубины души – как же можно не понять, что ребенок не на этой песне «зациклился», а просто любит музыку. Они не помогали ему развить лучшее, что в нем было. И я не замедлила им это объяснить.