– Я же ее старшая сестра. Когда мама умирала, она сказала, что я старшая и должна заботиться о Джесмин. Я еще много всего делаю, но главное мое дело – защищать Джесмин.

Глава восемнадцатая

Утром в понедельник просыпаюсь от звука газонокосилки прямо у себя за окном. Это мучительно, во-первых, потому что сейчас всего восемь и в это время ее мерзкий назойливый вой особенно непереносим, а во-вторых, потому что вчера я выпила на ночь бутылку красного вина. Ну, может, я привираю и бутылка была не одна, а может, это было вовсе и не вино, главное, что сейчас в голове у меня глухо бухает тяжелый молот – бух-бух-бух, – проникая сквозь черепную коробку и разрушая мои мозговые клетки, а изнутри удары эхом долбят в затылок. Кто ты, бездумный газонокосильщик? У меня соседи с четырех сторон, и теоретически любой из этих пенсионеров мог бы наплевать на мой покой, тем более что, как всем известно, я временно не работаю. Но нет, я знаю точно – это ты. Я понимаю это даже до того, как отрываю голову от подушки, ибо осознание приходит мгновенно, а голова поднимается медленно. Ни у кого нету столько нескошенной травы, только нерадивый садовод мог так запустить свой газон. Когда я выглядываю из окна, ты немедленно останавливаешься, как будто только того и ждал, и приветствуешь меня широким взмахом руки. Вся твоя поза исполнена величайшего сарказма. Выключаешь орудие пытки, подтверждая тем самым, для чего все было затеяно, и направляешься через дорогу к моему дому.

Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, голова трещит, и мне нужно срочно лечь обратно в кровать, но ты уже у двери, жмешь на звонок, очень громко и очень долго, как будто давишь на больное место пальцем, посылая сообщение азбукой Морзе. Валюсь на кровать в надежде, что, если я не отвечу, ты уйдешь, но, очевидно, как и любая другая проблема, ты не исчезнешь лишь потому, что тебя игнорируют, а, наоборот, станешь еще хуже. В конце концов я вскакиваю – торопливо, как улитка, – но дело не в тебе, а в бутылке водки, которую я увидела рядом с кроватью. Спазм, перекрутивший меня, вот что меня подняло.

Распахиваю входную дверь, и солнце немилосердно бьет по глазам. Зажмуриваюсь, съеживаюсь и ретируюсь в спасительный полумрак гостиной. Ты заходишь следом.

– Боже правый, – увидав, на что я похожа, произносишь ты, точь-в-точь как доктор Джеймсон. – Доброе утро.

Ты чрезмерно весел, громогласен и жизнерадостен. Раздражающе активен. Если б я не знала точно, что это не так, то подумала бы, что ночью ты наблюдал, как я напиваюсь до бесчувствия, а потом нарочно встал в несусветную по твоим меркам рань, чтобы устроить весь этот шум у меня под окнами.

Да еще и демонстрируешь совершенно неестественное для тебя радостное оживление.

Я намереваюсь сказать «привет», но получается хриплое карканье.

– О как, – хмыкаешь ты. – Бурная ночь? В третьем доме вечером в воскресенье – отрыв по полной, не упусти свой шанс.

Вяло икаю в ответ.

Ты решительно раздвигаешь шторы и открываешь окно, я зябко передергиваюсь и спешу залечь на диван, укутавшись в кашемировый плед. Идешь на кухню, и я с опаской наблюдаю за твоими действиями – у меня открытая планировка на первом этаже, никаких перегородок, – так что я вижу, как ты шаришь в буфете.

– В вазе с лимонами, – слабо сообщаю я.

Ты оборачиваешься.

– Что там?

– Твои ключи. В вазе с лимонами.

– Я не ключи ищу, у меня открыто.

– Аллилуйя.

– А почему они там?

– Хороший вопрос. – Мне удается улыбнуться. – Ты у меня ассоциируешься с лимоном.

– Странно, а кислый вид у тебя, – саркастически замечаешь ты, и моя улыбка угасает.

Ты продолжаешь возиться на кухне. Я слышу, как звякают тарелки, шуршит бумага, шумит чайник, и чувствую запах тостов. Закрываю глаза и клюю носом.

Просыпаюсь – ты протягиваешь мне кружку чая и тост с маслом. Желудок протестует, но я голодная.

– Давай, это помогает, – говоришь ты.

– Рекомендация эксперта, – сонно киваю и сажусь.

Ты устраиваешься напротив меня в кресле, рядом с окном, откуда так ярко светит солнце, что я прищуриваюсь. Вид у тебя прямо ангельский, еще свет так падает, что кажется, будто правая сторона лица размыта и ты похож на мерцающую голограмму. Утомленно вздыхаешь, и ничего ангельского в тебе опять нет. Я так понимаю, вздыхаешь ты не потому, что устал. Выглядишь прекрасно, помолодевший, на щеках легкий румянец от прохладного утреннего воздуха, и пахнет от тебя свежескошенной травой. Ты вздыхаешь из-за меня.

– Спасибо, – благодарю я, вспомнив о хороших манерах.

– Насчет той ночи…

Я протестующе мычу и машу рукой, прихлебывая чай. Он сладкий, я такой сладкий обычно не пью, но он мне нравится. То, что надо сейчас. Главное, что не водка, признательно соглашается мой организм. Я не хочу говорить о той ночи и обо всем, что произошло между нами.

– Прости, что бросил в тебя стакан.

Ты исключительно серьезен. Возможно, даже взволнован, но я не уверена.

Жую тост и медленно глотаю.

– Мы оба были неправы, – наконец изрекаю я. – Давай уже сменим тему.

Это не то, что тебе бы хотелось услышать. Ты надеялся, что я попрошу прощения.

– Ну, Джесмин, я сделал это в ответ на твои слова.

– Да, я принимаю твои извинения. – Почему я не могу себя заставить извиниться перед тобой, ведь знаю же, что следовало бы?

– Ты наговорила кучу всякого дерьма.

– Ты пришел сюда, чтобы я извинилась?

– Нет. Извиниться сам.

Обдумываю все еще раз.

– Как я уже сказала, мы оба были неправы.

Ты внимательно на меня смотришь и, как видно, усиленно мыслишь. Решение принято – ты не станешь заводиться, за что я тебе искренне признательна, хотя, возможно, я и заслужила головомойку. Ведь я была кошмарна.

– Я расстроилась из-за Хизер. Ты подвел ее.

– Очень сожалею. Не думал, что она примет это так близко к сердцу.

– Она не привыкла нарушать обещания. И склонна верить людям. В отличие от меня. Я вообще никому не верю.

Ты киваешь, стараясь это переварить.

– И потом, я же не сказал, что это вообще отменяется, просто объяснил, что в ближайшее время не получится.

– И каковы шансы?

– В данный момент очень хилые, – мрачно говоришь ты.

Мне бы следовало подумать о том, как отразится потеря работы на тебе и твоей семье, а не о Хизер и ее отмененной экскурсии на радиостанцию. Можно говорить о моей повышенной чувствительности в отношении Хизер, но, когда дело касается всех остальных, я совершенно бесчувственна.

– Но из-за того, что ты сказала, я бросил пить.