— Ты поставила меня в дурацкое положение.
— Каким образом? И когда?
— Не надо притворяться! Вчера вечером ты куда-то смылась, а я должна была за тебя отдуваться. Меня буквально засыпали вопросами. И что мне было отвечать? Что моя сестра вспомнила детство и флиртует с Нейлом Уилкинсом?
— Я с ним не флиртовала.
— Да кого ты обманываешь? Я тебя прекрасно видела! И все видели, как вы с ним воркуете, причем ты хихикала, как школьница. Я чуть сквозь землю со стыда не провалилась.
— Мне очень жаль, что я поставила тебя в неловкое положение, — ледяным тоном произнесла Рэйчел. — Больше этого не повторится.
Вернувшись в дом матери, Рэйчел сразу стала собирать вещи. Слезы текли по ее лицу, пока она возилась с чемоданами. Причиной этих слез был не только обидный разговор с сестрой, Рэйчел была в смятении. Может, Динни права и Нейл Уилкинс действительно колотил свою жену? И все же вчера он затронул в ее душе какую-то нежную струну, хотя она не могла объяснить почему. Может, потому, что связь ее с прошлым не порвана до конца? Потому, что в ней по-прежнему живет девчонка, некогда влюбленная в Нейла? Девчонка, с трепетом ожидавшая первого поцелуя и мечтавшая о счастье? И сейчас она не может сдержать слез при мысли, что мечтам этим не суждено сбыться и их с Нейлом пути разошлись навсегда.
Как все это смешно и грустно... Впрочем, зная себя, она могла предвидеть, что возвращение домой приведет к таким последствиям. Рэйчел отправилась в ванную, вымыла холодной водой опухшее от слез лицо и попыталась собраться с мыслями. Разумеется, ее приезд сюда был ошибкой. Лучше бы она осталась в Нью-Йорке. Лучше бы она не сбегала от Митчелла, а откровенно выяснила с ним отношения.
С другой стороны, может, она и не зря приехала. Теперь она поняла, что стала чужой в городе своего детства. Она больше не станет утешаться сентиментальными мечтами о возращении в родные края — раз выбрав свой путь, она должна двигаться по нему, не сворачивая. И прежде всего ей необходимо вернуться в Нью-Йорк и поговорить с Митчеллом. Если они решат, что дальнейшая совместная жизнь невозможна, она потребует развода, и тогда придется пройти через все необходимые судебные процедуры. Марджи даст ей немало ценных советов относительно того, на что она может рассчитывать в качестве бывшей супруги миллионера. А потом? Потом увидим. Одно Рэйчел знала наверняка — жить в Дански она не будет никогда. Кем бы она ни была в глубине души (сейчас она не имела об этом ни малейшего понятия) — живущая в ней девочка не питала ни малейшей привязанности к захолустью.
В тот же день Рэйчел уехала, несмотря на уговоры матери.
— Останься хотя бы на пару дней, — упрашивала Шерри. — Ты же проделала такой длинный путь. Куда ты так спешишь?
— Мне правда надо вернуться, мама.
— Неужели все дело в этом Нейле Уилкинсе?
— К Нейлу Уилкинсу мой отъезд не имеет никакого отношения.
— Он что, приставал к тебе?
— Нет, что ты.
— Если он осмелился...
— Мама, Нейл ничего лишнего себе не позволил. Он держался, как подобает джентльмену.
— Скажешь тоже. Откуда этому парню знать, как подобает держаться джентльмену. — Шерри пристально взглянула на дочь. — Вот что я тебе скажу. Сотня Нейлов Уилкинсов не стоят одного Митчелла Гири.
Хлесткая фраза запала Рэйчел в душу, и на протяжении всего пути до Нью-Йорка она невольно сравнивала этих двух мужчин, словно сказочная принцесса, размышлявшая о достоинствах претендентов на свою руку. Один из них был богат и красив, но невыносимо скучен, другой успел обзавестись лысиной и брюшком, но ему ничего не стоило рассмешить ее и заставить позабыть обо всем на свете. Они были такие разные, но одно их сближало: в глазах обоих стояла печаль. Она пыталась представить их веселыми, но у нее ничего не получалось — перед ее мысленным взором вставали грустные, удрученные лица. Источник тоски Нейла был ей известен — он сам поведал ей о том, что его терзает. Но что отравляет жизнь Митчеллу, этому избраннику судьбы, столь щедро наделенному всем? Она не находила ответа на этот вопрос, и чем больше Рэйчел размышляла, тем крепче становилась ее уверенность в том, что, лишь узнав эту тайну, она сможет восстановить их отношения.
Вчера вечером ко мне заходила Мариетта с кокаином — по ее словам, его купили в Майами, высшего качества — и бутылкой «Бенедиктина», Она научила меня, как растворять порошок в алкоголе в оптимальных пропорциях. Мариетта сказала, что нам пора пойти поразвлечься вместе, а эта смесь создаст соответствующее настроение. Я ответил, что не хочу никуда идти. Меня переполняли идеи, и нужно было собраться с мыслями, чтобы нити моей истории не перепутались.
— Знаешь, как говорится: делу время — потехе час, — глубокомысленно изрекла Мариетта.
— Это точно. Но это не помешает мне отказаться.
— Да в чем дело? — не унималась Мариетта.
— Ну... — протянул я. — Как раз сегодня я собираюсь приступить к рассказу о Галили. И мне не хочется прерываться, пока я не передумал. Потом мне будет трудно снова решиться на это.
— Не понимаю, о чем ты, — пожала плечами Мариетта. — По-моему, рассказывать о нем чертовски занятно.
— А меня пугает предстоящая задача.
— Но почему?
— За свою жизнь он сменил слишком много обличий. И слишком многое он сделал. Я боюсь, что в моем описании он предстанет просто скопищем противоречий.
— Может, в этом и есть его суть, — заметила Мариетта.
— Так или иначе, если я изображу его таким, люди решат, что я искажаю истину, — возразил я.
— Эдди, это просто книга.
— Это не просто книга. Это моя книга. Мой шанс открыть миру то, о чем никто никогда не рассказывал.
— Хорошо, хорошо, — Мариетта вскинула руки, словно моля о пощаде. — Не выходи из себя. Я уверена, все у тебя получится превосходно.
— Это не то, что я хотел услышать. Ты меня только смущаешь.
— Господи, тогда не знаю, что тебе и сказать.
— Ничего. Ровным счетом ничего. Просто оставь меня и не мешай работать.
Я был не совсем откровенен с Мариеттой. Да, я боялся начинать писать о Галили и действительно опасался, что, прервав работу теперь, в преддверии его появления, не смогу с легкостью войти в плавный поток своего повествования. Но еще больший страх вселяла в меня перспектива прервать собственное затворничество и отправиться с Мариеттой в мир, бушующий за пределами нашего сада, мир, который я покинул много лет назад. У меня были все основания подозревать, что он нахлынет на меня, ошеломит, повергнет в смятение, и я почувствую себя заблудившимся ребенком, растерянным и несчастным. Как и положено ребенку, я задрожу, зальюсь слезами и намочу штаны. Бог свидетель, я отдаю себе отчет, насколько смешными все эти опасения могут показаться вам, тем, кто живет в самой гуще этого мира и с благодарностью принимает все его дары, но я не мог преодолеть свой страх. Если помните, я обрек себя на добровольное заточение так давно, что уподобился узнику, который большую часть своей жизни провел в тесной камере, мечтая увидеть небо, но, когда час долгожданной свободы наступил, несчастный, оставшись без защиты тюремных стен, сжимается в комок от страха.