— Джеб, я меняю позицию. Беру боевика позади Рафаэля. Прием.
Во время короткой перебежки Чижик переключил рацию и услышал голос Блинкова:
— Шустрее, Чижик.
Сместившись ровно на восемь шагов, снайпер занял точно такую же позицию. Хотя забор кончался тремя метрами левее. Оттуда можно было гарантированно посадить боевика на мушку. Чижик экономил драгоценные мгновения. К тому же он, стоя в неудобной позе, быстро приучил себя к ней и под конец не испытывал неудобств. Он не ощутил дискомфорта, когда снова чуть привстал над забором и в одно мгновение поймал цель в оптику.
— На месте. Вижу цель. Я беру его.
Чижик нажал на спусковой крючок первым сгибом указательного пальца. Нажал мягко, выбрав свободный ход спуска и встретив в конце сопротивление. Приклад торкнулся в плечо, панорама на миг дернулась. Но снова встала на место. Пуля пролетела в полуметре от головы Рафаэля и вошла боевику в голову через верхнюю челюсть. Снайпер тут же сместил ствол... И выругался. Он словно вел поединок с равным по реакции противником. Эспарза отреагировал на свист пули моментально. Он змеей поднырнул за спину девушки и с небывалой маневренностью обнажил острый клинок. Длинный и угрожающе блестевший на свету, он коснулся шеи Паулы.
Москва
Перед деловым вояжем отца в страны Латинской Америки Любовь Юрьевна принимала его в «Сетуни». Он не часто приезжал к дочери за город. Порой он просил ее «освободить апартаменты» для каких-то встреч.
Она встретила его дежурной улыбкой. Он ответил ей тем же.
А три года назад, когда он вернулся из короткой поездки на Кубу, она спросила:
— Ну и как там? На рыбалку не ходил?
— Какая рыбалка, о чем ты!
Брилев был заядлым рыбаком. На озере, близ лагуны в Пинар-дель-Рио, они вместе когда-то выуживали огромных большеротых окуней. Разжигали костер и готовили на углях ни с чем не сравнимые рыбные шашлыки. Отдыхали в грубых деревянных домиках на сваях с пальмовыми крышами. Любовались деревьями, увитыми лианами, экзотическими птицами и бабочками.
Давно это было.
Пинар-дель-Рио... Любовь Юрьевна покачала головой. На травянистых берегах лагуны Сальваторе впервые обнял ее. Она сама предложила капитану провести вечер на озере и даже взяла с собой спиннинг и набор блесен. И сама блеснула на манер русалки. Махнула хвостом — это определение отца. Помнит ли он об этом? Про него нельзя так сказать. Более правильно — не забывает. Не забывает, легко высчитав пусть не первую, но одну из ярких встреч с Сальваторе: в конце августа 1986 года.
Сколько воды утекло с тех пор. Столько, что, кажется, высохло то озеро, обмелела лагуна.
Левыкина налила отцу водки, приготовила легкую закуску. Констатировала, глядя в его усталое лицо:
— Ты вымотался за последнее время. Пожалел бы себя. Маринке не звонишь.
— Пусть она мне звонит. Будем! — Генерал опрокинул в рот стопку и подцепил вилкой кусочек маринованной селедки. — Почему бы ей первой не позвонить? — возобновил он разговор. — Она что, шибко занята?
— Иногда у нее получается замечтаться. — Любовь Юрьевна с минуту молчала. Вопрос, который она твердо вознамерилась задать отцу, наболел давно. Она никогда не опекала его — он бы не принял от нее опеку ни в какой форме. Он был ухоженным, но его рубашки гладила горничная, входившая в смену его личной охраны. Кофе по утрам также подавала она. И ни разу не спросила, вкусно ли, не поинтересовалась его настроением. — Папа, почему ты не женишься? Неужели считаешь, что поздно?
— Я ничего не считаю. Знаешь, лучше английского комика... как его? — Брилев, вспоминая, пощелкал пальцами. — Да, Бенни Хил. Лучше, чем он на вопрос «Почему ты не женишься?», не скажешь: «Мне нравится пиво, но я не собираюсь покупать пивзавод».
— Фу, как пошло! Раньше я такого за тобой не замечала.
— Ты многого не замечаешь. У тебя тоже случается замечтаться. Я понимаю, к чему ты задала этот дурацкий вопрос. Мамаша! Спишь и видишь себя на свадьбе, финальная часть которой — в Акрополе.
— Зачем ты так?
Генерал не случайно перешагнул порог этого дома. Он ничего не мог контролировать, лишь уверял себя, что операция идет по плану, что каждый, кого генерал задействовал в ней, неукоснительно выполняет его распоряжения. И все же...
Все же он пришел в этот дом. Единственное, наверное, место на земле, где он был не одинок. Он механически высчитал, что тут ему будет спокойней; а у себя дома он бы чувствовал себя как в зале ожидания. Он поймал себя на странной мысли, что они с Любой заодно и вместе коротают этот растянувшийся отрезок времени, но мысли свои прячут друг от друга.
И еще одна странная в своей противоположности мысль: он вроде бы вернулся на место преступления: что он сделал не так и что можно подчистить за собой.
Это было неделю назад.
Колумбия
Рафаэль сделал один, другой шаг назад, на мгновение задержав взгляд на предателе. Он остановился посередине двора, невольно выбрав центральное место. В него били фары двух джипов, и он не мог выскользнуть из-под яркого света. Он не сдержался и выплеснул на Энрике то, о чем сам Суарес не переставал думать в последнее время.
— Вонючка! Уличный торговец! Ты жил в грязном и холодном подвале. Замерзнуть тебе не давали малолетние проститутки. Ты рассказывал, что одна из них сбежала из Аргентины в Колумбию, узнав, что мать решила продать ее на органы. Тебе было четырнадцать, и ты был один. Ты выдавил слезы на глаза, когда взглянул в лицо моего двоюродного брата. Тебе оно показалось выдержанным и удивительно чистым. Тебе, босяку, без родственников и друзей, предложили невероятное: стать «колено» в легионе уличных торговцев. Чем ты заслужил такое доверие?.. И вот ты, пес, впервые обедаешь в ресторане, впервые пересчитываешь деньги, стекающиеся к тебе от босяков.
«Много, очень много денег...» Энрике закрыл глаза. Он не смеет присвоить хотя бы один сентаво. Но замечает, что аргентинская беглянка по старой дружбе утаила часть выручки. И он примерно наказывает ее. Девушку живьем закопали в самом дальнем углу подвала. Он работает и учится. Он образован и предан. Его псиная верность не проходит мимо Рафаэля, и вот он впервые беседует с боссом наркокартеля. Он не в силах унять дрожь, находясь в одной компании с Эспарзой. Он готов отдать за него жизнь, гордо вскинув при этом голову. Он слышит невероятное: «Ты честный парень, Энрике. Поедем со мной, я покажу тебе свою гасиенду». Энрике увидел много больше: настоящую семью в сборе. То было 20 сентября 1995 года. Он попал на одну из торжественных встреч. Отмечался праздник День дружбы, обсуждались новые проекты. Асьенда Сан-Тельмо предстала перед ним настоящим дворцом, символом власти. Эспарза наблюдал за ним и не увидел в его глазах зависти. Не услышал пафоса в его голосе, когда предложил ему произнести тост.