У кого не спроси — это обычная и банальная житейская история, драма у кухонной плиты. Подумаешь, эка невидаль, бросил муж. А кого они сегодня не бросали? А сколько среди российских жеребцов таких — о которых только и молиться, чтобы бросили. А то пьют, распродавая по кускам и без того небогатое семейное имущество, и ставят синяки, чуть им скажешь слово. Но только не мой. Мой Сережка когда женился, сразу пообещал мне:
— Ты, Олька, знай. Отныне ты за мной как за этой… Стенкой.
— Болгарской, что ли? — усмехнулась я тогда. Но стены не получилось. Только если плетеный заборчик, покосившийся и немного облезлый. Жила я за ним, а через щели просвечивал весь мир. И вроде стоит, а двинь плечом или спичку поднеси…. Мы поженились в 1988 году. Мне тогда было восемнадцать, барышня в цвету.
— Ты, Оленька, последняя русская красавица, — говаривал мне Серега, прогуливая меня по Арбату. Очень он любил Арбат за его возможности. Ходишь как по музею, а платить ничего не надо. И до моего дома не так далеко. Сел на «Б-шку», троллейбус, крутившийся по Садовому Кольцу, и ты дома, на Покровке. О пробках мы тогда век не слыхали, не было чертям такой печали. Вот так он меня и соблазнял. Под творческие потуги местного бомонда.
— Как же ты Оль, хороша с косой. И глаза у тебя, как омуты. Гарна дивчина. Хоть и полненькая.
— Да уж, сокол, комплименты у тебя своеобразные. Разве же пристало говорить женщине о ее весе. И потом, всем известно, что мужики любят полненьких. — Я, конечно, обижалась, но не сильно. Знала, что хороша. С самого детства ото всех только и неслось:
— Что это за глазки, с ума сойти, огромные, серющие, пронзительные. А что за волосы! Густые, шелковые, — Еще все носились с моей непосредственностью, общительностью, забавностью… В общем, проблем с положительным отношением к себе у меня не было. Почему я выбрала его? Сейчас я конечно, думаю, что это была моя главная ошибка в жизни, но это потому что он меня бросил. А тогда… Тогда он был влюблен, горяч, заканчивал пищевой институт (что без сомнения доказывало его серьезность и взрослость), в отличие от меня, легкомысленной бабочки, порхающей на родительские деньги. Короче — ближе к ночи. Обаял. К слову сказать, папочка мой с мамочкой в восторге не были. Все-таки они у меня люди с положением, проработали всю жизнь в одном многоуважаемом советском министерстве. То есть, папа, конечно. Потому что мама исполняла долг любящей жены и матери. Они спросили меня, свою единственную и крайне любимую дочку:
— Детка, а ты не спешишь? Тебе же только восемнадцать. Может — присмотритесь?
— Он будет любить меня всю жизнь. Папочка, да он меня на руках носит!
— Но это у всех проходит со временем! — справедливо намекнула маман. Но в голове у меня гулял ветер и жажда познания половых радостей. И свадьба грянула. На свадьбу к нам прибыли солидные папины сослуживцы и жеманные мамины коллеги по брачно-министерскому цеху. Они вручали дорогие подарки, с сожалением и плохо скрытым разочарованием целовали меня в щеку и старались отойти подальше от шумной и вульгарной Сережкиной родни из Украины. Да, я забыла сказать, он был родом из Мариуполя. Поэтому жить мы стали у меня. И вот, прожив без малого двенадцать лет, расстались. Вернее не расстались, а он меня вероломно бросил. Причем, заметьте, бросил с двумя детьми на руках. Шурке десять, а Анюте вообще едва исполнилось четыре. Произошло сие знаменательное событие два дня назад, двадцать девятого декабря. Он пришел с работы раньше обычного и тихо присел на краешек стула в кухне. У него было такое бледное лицо, что я испугалась, не заболел ли соколик. Но нет. Соколик изрек:
— Ольчик, мне надо с тобой серьезно поговорить. Ты сядь. — Я изумилась. Последние десять лет вопросов серьезнее покупки колясок и санок мы не решали.
— ?! — спросила я.
— Нам надо расстаться.
— В каком смысле? У тебя что, командировка?
— Нет… — выдавил он из себя и предоставил мне самой выдумывать возможные варианты.
— Тебя кладут в больницу? Ты заболел? — он замотал головой и ею же поник. Тут до меня начало допирать.
— Ты что, нашел себе другую? Бабу, что ли? — тут он так утвердительно засопел, что я и вправду плюхнулась на стул и уставилась на него.
— Ты о чем?
— Я ухожу к другой. Совсем. Навсегда. — Выдавил он из себя. И героически побледнел.
— А как же я, я же без тебя не могу! — господи, как бы я много дала, чтобы пережить этот момент как-то подостойнее. Но, что выросло — то выросло. Я заплакала. А что мне оставалось, если хорошенько пораскинуть мозгами. Вот уже невероятное количество лет все мои дни и ночи подчинены неуловимому, но настойчивому ритму семейной жизни. Дети — муж, муж — дети. Магазины — готовка — прогулка — уроки. Деньги, энергия и много чего другого я черпала в этом незыблемом понятии — муж.
— Ты уж как-нибудь сама теперь. На всех меня не хватит.
— Но у нас же дети. Сереженька, может мы как-то можем по-другому все решить? Я же люблю тебя (Вот позор!). Не уходи. — Интересная версия, только с больной от шока головы я могла ляпнуть такое. Какой, интересно, другой выход?
— Все решено. Я был с вами много лет. Больше я не могу.
— Но чего? Чего ты не можешь? — возвела я руки к нему. Паралич воли настигал меня с невероятной скоростью. Хотелось включить перемотку назад и стереть все эти нелепые, невозможные кадры. Как это он уйдет? Все же кончится, время остановится, вода перестанет течь к океану. Наши дети никогда не вырастут.
— Да не могу я только и пахать, чтобы потом видеть тебя в одном и том же засаленном халате. Есть одни и те же макароны с сыром и слушать бред твоей маменьки.
— Но ведь девочки? — приперла я его к стенке.
— Тамара тоже ждет от меня ребенка. Сына. Я ее люблю и я ей нужнее. А ты просидела на моей шее двенадцать лет, растолстела так, что с тобой спать противно. Пора тебе уже самой отвечать за себя. — Тут я ахнула и схватилась за сердце. Он поспешно принялся паковать чемоданы, запихивая туда все ценные вещи, которые попадались ему на глаза.
— Что ты делаешь? Это же наши семейные драгоценности, — заорала я, хлебая по ходу дела валерианку. Этот момент я потом много раз крутила так и сяк в своей голове, но всегда приходила к одному и тому же выводу — я дура. Полная. И не просто полная, а очень полная и за тридцать. Мало ли, что человек много лет спал с тобой в одной кровати и давал деньги на еду. Как можно было заливать пол слезами и позволить ему в это время вынести из дома все те цацки, большинство из которых мне подарил…кто? Муженек? Ан нет, папочка.
— Киса, у меня сейчас очень сложный период. Нужны деньги для беременной женщины. А вы не пропадете. И я вам помогу, как только смогу. — Он собирался и говорил все быстрее, словно боялся, что я сейчас перестану падать в обморок и вызову милицию. Простая мысль, что у нас с девчонками теперь тоже начинается СЛОЖНЫЙ период, посетила мою голову в тот момент, когда я стояла босиком на лестничной клетке и смотрела, как кабина лифта увозит моего теперь бывшего и львиную долю всех наших семейных накоплений. Я чувствовала себя героем Стивена Кинга, которого на потребу жестокой публики поместили в виртуальную реальность. Герой оглядывается, а все вокруг начинает сползать, осыпаться, превращаться в дымку. Пока последние остатки реального мира не трансформируются в грязно серое ничто. Я упала в обморок, прямо там, у лифта, в пыль плохо помытого кафеля лестничной клетки. Было бы здорово, если бы Серый, осознав всю чудовищность своего решения, вернулся, нашел бы меня, полуголую и бездыханную. От прикрыл бы от ужаса рот рукой, словно заглушая невырвавшийся крик, подхватил бы меня на руки, открыл бы ногой дверь и… Дальше я поняла, что не могу больше лежать на кафеле. Сознание ко мне вернулась, а телу было весьма холодно. Ждать Сергея не было никакого смысла, так что я самостоятельно доковыляла до дому, до хаты и принялась обалдевать.