Я сделала копию единственной фотографии, которую привезла из Лидса и на которой я снята вместе с родителями.
Мы не сможем немедленно родить детей, но наш дом готов, мы готовы, так что, если в ближайший год не произойдет что-то УЖАСНОЕ, мы очень скоро станем на дорожку, которая ведет к материнству и отцовству. Думаю, я смогу немного потерпеть. Джек как-то сказал: «Что за спешка? Мы ведь никуда не денемся».
С большой любовью ко всем,
Ева
19 февраля 2003 года
Я последний раз делаю запись в дневнике. Вести его становится слишком опасно. Опасно даже извлекать эти тетради из тайника, и мне придется их спрятать с тем, чтобы уже никогда не доставать. Я могла бы их сжечь, но я не хочу их уничтожать. Это было бы все равно, что уничтожить свою жизнь, какой бы неудавшейся и странной она ни была.
Вчера на меня напали среди белого дня, когда я спускалась по Кингсвей, готовясь повернуть на нашу улицу. Напавший схватил меня и втащил в подъезд жилого дома. Я не видела его лица, потому что он все время был сзади, но было ясно, что это человек крупного телосложения, потому что рядом с ним я почувствовала себя карлицей. Он зажал мне рот и нос рукой в кожаной перчатке, и от запаха пропотевшей кожи меня чуть не вырвало. Еще от него несло удушающе-сладкой смесью травки и пота. Так пахло от Эллиота в те дни, когда он не утруждал себя принятием душа.
У меня мелькнула мысль, что это Эллиот, что он меня нашел и собирается убить. Я начала вырываться и пинать его ногами. Я пыталась кричать сквозь закрывшую мне рот перчатку и была готова на все, только бы высвободиться и убежать.
— Мистер Цезарь передает привет, — прошептал он мне на ухо. Я узнала этот голос — я уже слышала его по телефону. — Если ты не отдашь ему свои дневники, в следующий раз все будет намного хуже.
Его рука, обхватившая меня поперек туловища, опустилась и рванула полу моего жакета. Большие черные пуговицы разлетелись во все стороны. Я наблюдала за тем, как они скачут по полу, и чувствовала, что в мою душу проникает леденящий ужас. До появления в моей жизни Цезаря на меня нападали дважды. Но это было нечто совершенно иное, очень личное и от этого более жуткое. Было ясно, что этот человек выполнит поручение Цезаря, которому ничего не стоило оборвать мою жизнь. Когда в девяносто шестом году он сказал, что убьет меня, если я попытаюсь сбежать, по его глазам я поняла, что он не шутит.
Человек, которого он направил ко мне в этот раз, толкнул меня вперед с такой силой, что я упала на четвереньки. Одновременно он сорвал у меня с плеча сумку, а потом расстегнул на ней молнию и вытряхнул содержимое мне на голову.
После этого он расхохотался и вышел на улицу. Я не двигалась, пока его смех и звук шагов не стихли вдали. Я думала о том, что у него наверняка был нож, которым он мог полоснуть меня по горлу или воткнуть его мне в бок. Дрожа и едва сдерживая слезы, я собрала часть вещей в сумку, остальное сгребла в охапку и бросилась бежать домой на подкашивающихся от пережитого ужаса ногах.
Я едва не попрощалась с жизнью, находясь всего в нескольких футах от дома!
И я все еще дрожала, когда домой вернулся Джек. Я рассказала ему, что на меня напал грабитель, который убежал, так ничего и не взяв. Джек немедленно вызвал полицию. Приехавшие полицейские были очень предупредительны. Они приняли у меня заявление о нападении. Я мало что могла им рассказать, потому что так и не разглядела лица напавшего на меня мужчины. Я описала кожаные перчатки и запах конопли, но больше ничего конкретного сообщить не смогла. У меня и в мыслях не было сказать им, что это было предупреждение, что меня хочет убить мой бывший сутенер, продававший меня своим дружкам, которые преднамеренно причиняли мне боль, занимаясь со мной сексом. Я не могла им сказать, что, как мне кажется, мои дни сочтены.
Когда полицейские ушли, я чуть было не рассказала обо всем Джеку. Он обнимал меня, укачивал и успокаивал, уверяя, что мир — не такое уж плохое место, просто в нем иногда встречаются люди, совершающие дурные поступки, а я с трудом удерживала поток признаний. Но потом я вспомнила сломанную кисть Джека и его слезы после того, как он узнал, что я была с его отцом. Я поняла, что не имею права так с ним поступить. Чтобы разрушить власть Цезаря над собой, я должна была все рассказать Джеку, но знала, что такого права у меня нет.
Если бы это был кто-то другой, я не колебалась бы ни секунды. Но это был Джек, которого я очень любила, и я не хотела очередным признанием сделать ему больно. У меня был шанс, но я им не воспользовалась. Если бы я сделала это сейчас, я бы не только причинила боль Джеку, я разрушила бы его семью, и его отношение ко мне изменилось бы навсегда.
Если бы я отдала Цезарю дневники, тем самым я подписала бы себе смертный приговор. Цезарь угрожает мне только потому, что не может до них добраться. Возможно, я должна нанести ответный удар? Может, сказать ему, что, если он и дальше будет мне угрожать, я покажу дневники Джеку? А если он оставит меня в покое, то опасаться ему будет нечего. Почему я веду себя так пассивно? Почему я все это ему позволяю? Он действует так, потому что боится. Я могу начать действовать, потому что мне нечего терять.
Так я и поступлю. Я спрячу дневники и дам ему отпор.
Но сейчас я должна с тобой попрощаться. Ты была верной и терпеливой подругой. Ты слушала меня безо всякого осуждения. Мне тебя будет не хватать. Быть может, когда я состарюсь, я достану эти записи и перечитаю их. Быть может, над чем-то я даже смогу посмеяться. Быть может, прошедшие годы позволят мне иначе взглянуть на эти события, хладнокровно и снисходительно, и я даже смогу поделиться с Джеком всеми своими секретами, потому что меня уже не будет сдерживать страх его потерять.
Спасибо тебе за все, что ты для меня сделала. За то, что ты была со мной и, выслушивая меня, не дала мне сойти с ума. Я буду по тебе скучать. Целую.
С вечной любовью,
Ева
Либби
— Бог ты мой, Ева, что же ты натворила! — обращаюсь я к лежащей передо мной тетради, потому что сама Ева уже навсегда исчезла. — Как ты могла пойти против него, зная, на что он способен? Ты что, с ума сошла?
Я знаю, ей казалось, что у нее не было выбора. Но надо быть сумасшедшей, чтобы угрожать Гектору! Ведь он это сделал, теперь я в этом не сомневаюсь. И он ни в чем не признался, предоставив полиции арестовать Джека. Своего собственного сына. Этот человек — настоящий психопат. Вот что в этой истории беспокоит меня больше всего. Внешне он выглядит совершенно нормальным. Ни за что не догадаешься, что перед тобой безумец.
А молчаливые телефонные звонки продолжают раздаваться в нашем доме. Но только в отсутствие Джека. Они разрывают мою жизнь на отрывки от звонка до звонка. Теперь он преследует меня, это ясно как божий день.
«Динг-донг!» — раздается мелодичный голос дверного звонка.