— Мир тебе ничего не должен, — говорю я Калебу. — И мы с Джеком тоже. Если Бутч останется здесь на целый месяц, тебе придется за это заплатить.
— Я рассчитаюсь с тобой, когда вернусь, — кивает Калеб.
Я щелкаю пальцами у него перед носом.
— Фокус-покус! Не забывай, с кем ты разговариваешь. Я твоя сестра и знаю тебя как облупленного. Тут недалеко банковский автомат, где ты можешь снять деньги.
— Я уже использовал свой лимит на сегодня.
— Отлично. В таком случае деньги у тебя при себе.
Я протягиваю вперед руку ладонью вверх.
— Я все потратил на бензин по пути сюда, — быстро произносит он.
— Ты хочешь, чтобы я обшарила твои карманы? — спрашиваю я. — Ты же знаешь, что я это сделаю.
— Ах, сестренка! — вздыхает он и извлекает из кармана пачку банкнот.
Мне ясно, что там гораздо больше, чем его дневной лимит. Он выдергивает из пачки пару двадцаток и протягивает их мне.
Я смотрю на розовые банкноты в его правой руке, а затем на пачку в левой. Стремительным движением я выхватываю пачку из его пальцев. Я отсчитываю еще шесть розовых банкнот, забираю бумажки из его правой руки, а остальное возвращаю ему.
— Это деньги на наш отдых! — протестует он, встревоженно наблюдая за тем, как я сворачиваю изъятые у него купюры и прячу их у себя в декольте.
Я делаю это впервые в жизни, но не сомневаюсь в том, что брат не станет шарить у меня в лифчике ради того, чтобы вернуть утраченное. Даже у него есть свои принципы.
— Что нам теперь делать? — продолжает возмущаться он.
— Понятия не имею, но тебе стало бы намного проще ориентироваться в окружающем мире, если бы ты перестал думать, что я собираюсь посвятить свою жизнь решению твоих проблем.
Мне кажется, что вот сейчас он воскликнет: «Это нечестно!» — и в истерике бросится на пол, как он частенько проделывал в супермаркетах, когда ему было года четыре. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами — как и тогда, когда мне не верилось, что такое маленькое существо может производить столько шума. Видимо, рассмотрев возможность истерики на полу, он приходит к выводу, что сейчас это не сработает, и недовольно пожимает плечами.
— Пойду попрощаюсь с Бутчем, — бормочет он.
Мы выходим в сад. Выпачканный с ног до головы Джек лежит на земле, а рядом стоит Бенджи. Он зовет Бутча к себе, пытаясь заставить его перепрыгнуть через Джека.
— Ко мне, Бутч! — кричит он, хлопая себя ладонями по бедрам.
Тем временем Бутч самозабвенно гоняется за своим коричневым хвостиком, похожий на стремительно вращающееся кольцо шерсти.
Меня восхищает несгибаемый оптимизм Бенджи. Я обожаю энтузиазм, с каким Джек окунается в игры с моим племянником, и меня умиляет бестолковость Бутча, а также его в высшей степени неуместная кличка [2] .
— Ну что, дружище, — обращается Калеб к Бенджи, — нам пора. Говори «до свидания» Бутчу и всем остальным.
Бенджи забывает об игре, перепрыгивает через Джека и сгребает Бутча в объятия. Судя по всему, пес привык к подобному обращению и даже не пытается протестовать.
— Пока, Бутч. Пожалуйста, позаботься о тете Либби. Она очень классная. — Он еще сильнее стискивает Бутча. — Дядя Джек тоже классный.
Калеб подходит к Бутчу. Но вместо того чтобы обнимать его, он почесывает ему голову между ушами.
— До скорого, Бутч.
Затем Калеб оборачивается к Джеку и хлопает ладонью по его ладони — обменивается с ним жестом, подобающим мужчинам. Бенджи обхватывает меня обеими руками, врезаясь лбом мне в живот. От боли я едва не теряю сознание.
— До скорого, тетя Либби! Бутч хороший. Он о тебе позаботится.
— Спасибо, — едва выдавливаю я из себя. — Желаю вам с папой веселого отдыха.
— Дай пять! — оборачивается Бенджи к Джеку, а его отец подходит ко мне.
Обнимая меня, Калеб осторожен и нежен. Своими объятиями он меня неизменно удивляет. Я могу разрывать его в клочья за очередное проявление эгоизма, а порой и идиотизма, Но, когда я поворачиваюсь, чтобы в гневе покинуть его, он сгребает меня в охапку, прижимает к себе и говорит: «До свидания».
— Ну что ж, сестренка, — улыбается он, — береги моего мальчика Бутча и себя тоже.
— Обязательно, — киваю я.
Бутч прекращает ловить свой хвост и усаживается на траву, покорно глядя вслед удаляющимся Калебу и Бенджи. Но меня удивляет не это, а то, что он не машет им вслед лапой. Когда они исчезают за углом дома, Бутч оборачивается ко мне и, наклонив голову, пристально смотрит мне в глаза. Я понимаю, что он меня оценивает. Он хочет знать, соответствую ли я его стандартам. Похоже, он смирился с тем, что какое-то время ему придется жить со мной, независимо от того, отвечаю ли я его требованиям ко мне. Он встряхивается, что напоминает мне собачий эквивалент пожимания плечами, и подходит к Джеку. Видимо, в надежде хоть в нем найти родственную душу.
— На себя посмотри, — бормочу я ему вслед. — Нашелся мне наследный принц!
— Ты пытаешься поссориться с собакой? — интересуется все еще возлежащий на траве Джек.
— Нет, — капризно отвечаю я.
Лицо Джека расплывается в улыбке. Он сдерживает смех, который у него неизменно вызывают мои выходки.
Я отворачиваюсь, пытаясь скрыть ответную улыбку. Как правило, он не ошибается на мой счет, одаривая меня подобным выражением лица. В такие моменты я действительно веду себя возмутительно, глупо, а порой и смехотворно.
— Пойду прилягу, — сообщаю я ему, продолжая бороться со смехом.
— Хорошо, — соглашается Джек.
Шаркая ногами, я направляюсь к дому, зная, что он мне еще не раз припомнит сегодняшний эпизод.
Джек
Мысль о том, что нам с Евой так и не удалось обзавестись детьми, неотступно преследовала меня все эти годы. Меня преследовали и другие мысли, но эта оставила на моем сердце самый большой и болезненный рубец.
Я никогда и никому в этом не признавался. Делиться такими вещами просто не принято. Мужчинам вообще не положено переживать из-за таких вещей. Считается, что они обязаны стремиться разместить свое семя в телах как можно большего количества женщин и этим удовлетвориться.
Они не имеют права завистливо наблюдать за другими мужчинами, катающими по траве местного парка коляски со своими детишками, или усаживающими малышей в детские креслица на задних сиденьях своих больших и уродливых машин, или пытающимися контролировать своих отпрысков в проходах супермаркета. Они не должны испытывать острую, выворачивающую все внутренности боль при виде того, как другие мужчины делают то, что им совершенно недоступно. Я не просто хотел детей. В таком случае я, скорее всего, смог бы найти кого-нибудь, кто согласился бы мне их родить. Я хотел детей от нее. Я жаждал видеть блеск ее глаз в глазах своего ребенка, слышать, как мой малыш, когда я буду его щекотать, заливается ее заразительным смехом. Я хотел держать на руках младенца и видеть в нем или в ней ее и себя, понимая, что наши объединенные гены создали новую жизнь. Когда, спустя полгода после ее смерти, до меня окончательно дошло, что ничего этого уже не будет, я проломил кулаком заднюю дверь дома. До меня постепенно доходило множество мелочей, о которых я мог сказать: «Этого уже никогда не будет», но осознание невозможности родить с ней ребенка оказалось самым тяжелым, не считая невозможности ее видеть. И тут я возненавидел себя за то, что сказал ей, что нам следует подождать.