— Ты хочешь, чтобы я тебе засадил, признавайся! — продолжал бормотать Арнольд, стараясь, чтобы его голос звучал приглушенно и соблазнительно.

Его бормотание показалось мне жалким. Как и он сам. Как и я — из-за того, что соглашаюсь на все это.

«Прекрати думать, — приказала я себе. — Прекрати что-либо чувствовать, превратись в Хани, в женщину, которая на это способна».

— Я думаю, в спальне нам будет гораздо удобнее, — произнесла я голосом Хани.

На мне был ее макияж и ее одежда. Просто я забыла перевоплотиться. Я почувствовала, как улыбка на моем лице становится все шире. Я неторопливо поднялась с дивана и потянулась, давая ему возможность меня разглядеть. Я взяла Арнольда за руку и, не обращая ни малейшего внимания на мужчину, также вставшего с кресла, чтобы последовать за нами, повела его по коридору к спальне. Продолжая держать в одной руке сигару, а в другой — виски, Цезарь остановился на пороге, глядя на происходящее, как на экран телевизора.

— Снимай одежду и ложись на кровать, — произнесла я хрипловато-сексуалъным голосом Хани. — Я присоединюсь к тебе буквально через несколько мгновений.

Пьяный и возбужденный Арнольд начал срывать с себя одежду. Я хорошо знала таких, как он. Они громко хвастали тем, что молоденькие девчонки буквально умоляли трахнуть их, но никогда не были ни с кем, кроме собственной жены. В лучшем случае у него был опыт приставания к секретаршам, что давало ему основание считать себя половым гигантом.

Я на мгновение отвернулась от него, положила руку на ручку двери и посмотрела в лицо человеку, заслонившему собой дверной проем. Он не имел к этому никакого отношения.

Я решительным движением захлопнула дверь и повернула ключ в замке.

Затем я посмотрела на распластавшегося на кровати голого Арнольда, на его пухлое, рыхлое, матово-бледное тело, в настоящий момент показавшееся мне неестественно массивным и неподвижным. Впрочем, его лицо горело желанием, а эрегированный пенис был наготове.

На его ногах я увидела черные носки. Судя по тому, что они доходили до середины голени, он подтянул их перед тем, как лечь на кровать.

Пустяковое дело для Хани.

Но в комнате находилась не она, а Ева. Она просто пользовалась голосом и улыбкой Хани. Она подошла к кровати и начала раздеваться, чтобы приступить к работе.

14 июля 1996 года

Не смогла закончить эту писанину вчера, потому что начала все это переживать заново и испугалась, что еще немного — и я с собой что-нибудь сделаю.

Цезарь ушел два часа назад. Он приходил, чтобы поставить меня в известность, что теперь мне предстоит делать это со всеми, на кого он мне укажет, и тогда, когда он этого захочет.

В противном случае денег он больше давать не будет и не внесет арендную плату за следующий месяц. Если я попытаюсь сбежать, он меня выследит и убьет.

— Через полгода — да-да, через полгода! — я пересмотрю ситуацию и решу, освобождать тебя от обязательств по нашему контракту или нет, — закончил он.

В его глазах было нечто такое, что убедило меня в том, что это не пустые угрозы. Его хладнокровие и то, как непринужденно он при этом держался, подтверждали, что он выполнит свое обещание. Он был достаточно богат и влиятелен, чтобы найти подходящий способ меня убить.

Я смотрела на сидящего в моей гостиной человека и видела тень преждевременной смерти, которая ходит по пятам за каждой проституткой, о чем нам всем отлично известно. Я молчала. Что я могла ему сказать? Он не отдал мне сорок пять тысяч за первые три месяца (мы договорились, что я получу все сразу по истечении всего срока), и бежать мне было некуда. Я сомневалась, что полиция воспримет мой рассказ всерьез, а мои сбережения изрядно сократились за те месяцы, которые я посвятила поиску нормальной работы, перед тем как снова приняться за старое.

— Тебе все ясно? — спросил он.

Я смотрела на него. Это означало только одно: «Ты примешь все мои условия».

— Я привык, чтобы на мои вопросы отвечали, — угрожающе произнес он.

— Да, — ответила я.

— Я рад, что ты все поняла. Это в твоих же интересах.

А потом… потом он показал мне, какой он на самом деле. Неуклюжего и неловкого человечка, оплакивающего утраченные отношения с женой, рыдавшего после нашей первой и единственной близости, не существует. Это все ложь.

Между ним и Цезарем нет ничего общего. Настоящий Цезарь оставил на моем теле столько кровоподтеков, что мне теперь трудно двигаться. Он заставил меня почувствовать себя полным ничтожеством. Я даже думать не могу. Настоящий Цезарь — это дьявол во плоти. И я заключила с ним договор.

Мне необходимо уснуть. Быть может, завтра мне будет легче. Я надеюсь, что мое тело восстановится довольно быстро. Но как мне быть с рассудком?

Я

30 июля 1996 года

Они не все такие, как Арнольд, хотя мне и с ним пришлось «увидеться» еще раз.

Большинство из них гораздо хуже Арнольда. Есть еще парочка таких же жалких типов, как и он, но остальные…

Знаешь, самое страшное — это то, что Хани ушла. Ее больше нет. Мне никак не удается ее дозваться. Ее маска соскальзывает с моего лица. Все эти ужасные вещи делаю я сама. Всегда только я. Ева.

Я подолгу сижу под душем. Я плачу, постоянно переодеваюсь и бесконечно меняю совершенно чистое постельное белье. Я больше не сплю в своей спальне. Я сплю в крохотной соседней комнатке, чтобы, когда я просыпаюсь, вокруг меня не вставали стеной воспоминания и почти осязаемые образы, чтобы я вновь не ощущала того, что мне пришлось пережить.

Дон советовала мне бежать от сутенеров, как от чумы.

— Они высосут из тебя всю кровь, заберут у тебя все без остатка, — говорила она, — а потом бросят и найдут другую жертву. Можешь не сомневаться.

Но это не мой случай. У меня не просто сутенер. У меня самый шикарный сутенер во всем городе. И он действительно сосет мою кровь. Вот только вряд ли он подыскивает себе другую жертву.

Глава 16

Либби

— А теперь слушай меня, Бутч. Мы оба знаем, что Джек сегодня утром тебя выгулял, так что если ты рассчитываешь, что я прямо сейчас отправлюсь с тобой на прогулку, то глубоко заблуждаешься.

Бутч поскуливает со своего места у двери. В зубах он держит поводок, а горестный взгляд его больших черных глаз устремлен на меня.

— Ты меня шантажируешь? — интересуюсь я.

Он снова скулит, на этот раз тише, протяжнее и еще более жалостливо, еще сильнее склоняет голову набок и еще больше округляет глаза.