– Юра, ты стал таким видным, красивым и совсем взрослым. – Полина Аркадьевна окинула его взглядом. – Вот если бы у нас была дочь, я ее за тебя выдала бы замуж. Но…
У Бориса Ивановича и его жены детей не было, и Юра слышал, как мать успокаивала подругу:
– Зато ты выглядишь на десять лет моложе. А я со своими тремя и здоровье, и красоту подрастеряла.
Юра знал, что мать лукавит, просто надо было утешить подругу. Ко всем троим детям Спиридоновых Полина Аркадьевна относилась ласково и заботливо, словно возмещала нехватку собственного материнства.
Пока в доме царила эта суета, Юра отвлекся от своих мыслей и даже стал развлекаться наблюдениями. Было что-то новое в его положении – знал чужую тайну и смотрел, как она меняет поведение человека. Было очень странно уличить, нет, скорее, подозревать Бориса Ивановича в измене и наблюдать, как он с преувеличенной заботой хлопочет вокруг жены.
– Полина у меня молодец, по утрам трусцой бегает, – горделиво говорил Борис Иванович, – не в пример мне. Впрочем, что я? Я старик. Мне скоро на завалинке сидеть.
Тон, с которой была произнесена эта фраза, Юру покоробил. Будучи с малолетства близок к миру взрослых, проводящий много времени с матерью и ее знакомыми, он быстро научился распознавать тонкие эмоциональные сигналы. В определенном смысле он повзрослел рано, узнав массу нюансов в отношениях между людьми. К тому же интерес к рыжей девушке, стремительно перерастающий во влюбленность, сделал его пристрастным слушателем и наблюдателем всего, что имело отношение к объекту внимания. И теперь Юра ясно прочитал в словах Бориса Ивановича и горделивое мужское бахвальство, и снисходительность, и затаенную радость от того, что есть «что-то», о чем знает только он, Борис Иванович, и это «что-то» делает его щедрым, добрым, великодушным. «Нет, он же старый, совсем старый! – Юра перевел взгляд на Бориса Ивановича. – У него и шея дряблая над воротником рубашки, и руки жилистые. Он молодым кажется только издали. Не может быть, чтобы они…»
– Извините, я забыл, мне надо еще кое-что сделать. – Юра неожиданно встал из-за стола. Варвара Сергеевна удивленно подняла голову, но потом, вспомнив уговор, ласково кивнула:
– Конечно, приходи чай пить. Мы с Полиной Аркадьевной такие торты испекли!
Целый час он просидел в своей комнате, пытаясь заниматься, – листал тетради и учебник, что-то выписывал, но делал это механически, ничего не запоминая. В голову лезли только мысли о рыжеволосой девушке: «Как они познакомились? Интересно, где она сейчас? Чем занимается или тоже с кем-то в гостях? Он сейчас изображает заботливого мужа, а она?» Злость от невозможности обладать женщиной, невозможности так просто совершить то, что многие его сверстники уже совершили, то, чем этот старый художник тайно гордится, переполняла его.
Пытаясь отвлечься, он начал вспоминать Сандру, ту самую девочку, которая ему нравилась еще год назад и с которой он уже целовался темными вечерами на Патриках, но и Сандра, и сами свидания с поцелуями казались теперь ненужной тратой времени, чем-то дурацким, от чего с легкостью можно отказаться. Ему сейчас нужна была эта рыжая – с ее тайнами (а они обязательно должны были быть), с ее историей, с ее жизнью.
Юра посмотрел на темное окно, за которым ничего не было видно, и чуть не заплакал от бессилия. Казалось, он сейчас стремительно взрослел, вырастая из отношений с матерью, из школьных забав и дружбы, из юношеской доверчивости. Все, чем наполнялись прежние дни, все это теперь тянуло назад, в детство, в прошлое, и все это хотелось бросить – таким теперь это все казалось пресным. Хотелось освободиться и зажить полной новых ощущений жизнью.
Он почувствовал, как стали влажными ладони, как зашумело в ушах. Чувство, которое он испытал, которое полностью его поглотило, было новым и называлось «желанием обладать женщиной». Преградой были возраст и статус. Он – старшеклассник, но все же – школьник. Школяр, ребенок. Юра со злостью захлопнул учебник. Помыкавшись с геометрией, из которой ровным счетом ничего не понял, он решительно встал, умылся и опять появился в гостиной.
– Вот наконец-то хоть один молодой человек появился! – воскликнула Полина Аркадьевна. – А то мы тут уже утомились от воспоминаний, любимого занятия стариков.
– Какая же вы старуха! – неожиданно с чувством произнес Юра. – Я теперь занимаюсь рисунком, нам Борис Иванович рассказывал о пропорциях, так вот я скажу: у вас молодое, удивительно гармоничное лицо.
Варвара Сергеевна с изумлением посмотрела на сына – он был учтивым юношей, но сейчас в его восклицании было чувство, искреннее, живое. Это был не просто светский комплимент.
– Кстати, как твои успехи? Борис Иванович, говорит, что у тебя есть способности, – улыбнулась Полина Аркадьевна.
– Да, есть, немного рисунок хромает, но все остальное выше всяких похвал. Я очень доволен, – включился в разговор Борис Иванович.
– Боря, спасибо тебе. – Варвара Сергеевна встала, приобняла за плечи художника. – Очень важно, чтобы в таком возрасте ребенок понял, к чему душа лежит.
– Какой он ребенок? Это уже жених. Твои сыновья стали совсем большими, а ты, Варя, и не заметила, – рассмеялся Борис Иванович.
– Ну, до женихов они еще не доросли. Учеба вся еще впереди.
– Борис Иванович, а какие у нас еще занятия будут? Кроме рисунка. Мы будем ездить на этюды? – Юра повернулся к художнику.
– Конечно, только позже. Нам еще многое надо освоить..
– И портреты мы будем рисовать? – Юра положил себе кусок торта и теперь ел его, стараясь не смотреть на родителей и гостей. Он решил зайти издалека, чтобы хоть намеком, хоть какой-то маленькой зацепочкой проложить себе путь к дальнейшим действиям.
– Конечно, но, боюсь, тогда ты уже будешь готовиться в институт, и времени на живопись будет мало. Ну а потом, студенческая жизнь, девушки…
– А я, может, в художественный поступать буду.
– Юра, это надо обдумать. – Варвара Сергеевна все, что касалось младшего сына, воспринимала очень серьезно. Даже простой разговор.
– Конечно, – Юра кивнул. – А было бы здорово! У вас бы смог продолжать учебу. Или дополнительно. У нас ведь в группе есть ваши студенты?
– Нет, – рассеянно ответил Борис Иванович.
– А эта, которая приходит уже к самому концу занятий?
Юра специально не закончил фразу, потянулся к чашке и вдруг услышал странную тишину, которая разлилась по гостиной.
– Ах, эта?! Да, но она… Нет, она… Она уже на втором курсе…
Борис Иванович пустился в долгие объяснения, Варвара Сергеевна, порозовев, стала сметать крошки со стола, чего никогда при гостях не делала, Полина Аркадьевна еще улыбалась, но это была улыбка испорченного настроения. Алексей Владимирович пытался перебить художника, а у Юры выпрыгивало сердце. Он уже знал, куда завтра пойдет вместо первого урока.
Нельзя сказать, что поздняя осень подходящее время для подобных мероприятий. Выходя из дома в семь тридцать, в восемь Юра уже был на «Кропоткинской» в переулке Сивцев Вражек, где в старом особняке располагалось художественное училище. Походив вдоль ограды, он потом перебирался ближе к входной двери и, делая вид, что вот-вот пройдет в здание, рассматривал плотный поток студентов. Юра обратил внимание, что среди учеников с мольбертами и папками было много симпатичных девушек, но рыжей не было. Он обычно ждал до десяти часов – многие приезжали ко второй паре, и только потом ехал в школу. В школе теперь держался особняком, после уроков быстро шел домой и мысленно торопил время – быстрей бы наступило утро, и можно было бы опять поехать на Сивцев Вражек. Всем своим поведением он сейчас очень напоминал старшего брата. Кстати, Вадима он однажды встретил на углу Смоленской площади. Тот посмотрел на брата, но не улыбнулся. Юра же от неожиданности быстро и возбужденно заговорил: