После работы они не сразу ехали к Катерине. Первые дни устраивали обзорные экскурсии по городу — Сидоров не был здесь шесть лет, Кате тоже было не до прогулок, а время на месте не стояло, улицы меняли не только названия, но и внешний вид. И пусть погода не слишком радовала влюбленных: начало зимы, снег то выпадет, то растает, оставив лужи и грязное месиво под ногами. Зато праздничная иллюминация, загодя вывешенная к новогодним праздникам, с лихвой окупала эти недостатки: каждое деревце радостно подмигивало огоньками, в каждой витрине красовалась нарядная елочка, сияя матовыми и глянцевыми шарами. Над центральными улицами светились диковинные узоры и вспыхивали фонтанчиками неоновые салюты.
А когда каждый стоящий внимания уголок города был ими посещен, их отношения перешли на иной уровень. С одной стороны, более приземленный, с другой — Кате он нравился куда больше прежнего. Все эти прогулки при луне — дело замечательное, но куда приятнее после работы ехать с любимым домой, заскочив по дороге в супермаркет. Потом что-нибудь готовить вместе, вместе же поедать сооруженный кулинарный шедевр, обсуждая, что удалось, а что нет. И лишь после этого приступать к прелюдии любви.
Лишь одно огорчало Катю. Впрочем, "огорчало" — слишком мягкое слово. Ее угнетало, буквально душило то, что после уютных посиделок, после того, как они с такой чувственностью отдавались друг другу, Сидоров подхватывался и спешил домой. И пусть на часах было уже двенадцать, а то и час ночи, пусть Катерина надеялась, что та, другая, рыжая в рыжем, не может не понимать, что супруг явно не на работе задержался, все равно каждый его уход среди ночи она считала оскорблением. Прекрасно понимала, что у него имеются определенные обязательства перед семьей, отдавала себе отчет, что сама она — не более чем любовница, бесправная и, наверное, недостойная уважения, и все же его уходы ее бесконечно ранили.
Но однажды — о, счастье! — Юра проспал. Вечер прошел, как обычно: они купили шампиньоны, и пытались приготовить из них жульен. Правда, забыли купить сметану, а потому вместо задуманного блюда у них получилась обыкновенная курица с грибами, но все равно было очень вкусно и, главное, весело. Потом они долго, неистово любили друг друга. Это было так восхитительно, так замечательно, но в то же время утомительно, что они сами не заметили, как заснули.
Среди ночи Катерину словно бы что-то толкнуло изнутри. Открыла глаза, посмотрела на часы — без двух минут три. И лишь тогда поняла, что она не одна — Сидоров тихонько сопел рядом. А она не знала, что делать. С одной стороны, ей так хотелось, чтобы он остался с нею до утра — хотя бы разок проснуться вместе с любимым. С другой, она представляла себе, как дома мечется от неизвестности его рыжая, и сгорала от стыда за то, что причиняет ей такую боль. С третьей, попросту было жаль будить Юру — он так сладко спал, и был во сне такой мягкий и беззащитный, а главное — принадлежал только Кате.
Несколько бесконечных минут ночного безмолвия она не могла принять какое бы то ни было решение. И все же сочувствие к посторонней женщине, сопернице, взяло в ней верх. Катерина легонько дотронулась до его плеча, чуть-чуть потрясла:
— Юра!
Тот не просыпался. Потрясла немного сильнее, более настойчиво:
— Юра, проснись!
Сидоров открыл глаза и уставился на нее непонимающе.
— Юра, тебе пора. Уже четвертый час, мы заснули.
Тот отмахнулся, повернулся на другой бок и, кажется, снова заснул. Катино сердце разрывалось — так хотелось оставить его в покое, прижаться к его спине, и пролежать так до утра, представляя, что она вовсе не любовница, а его настоящая жена. Но нет, настоящая жена в эти минуты сходила с ума от тревоги за Сидорова, быть может, обзванивала морги и милицию. Нет, так нельзя.
— Юра! — вновь потрясла она его. — Юрушка, миленький, проснись. Тебе нужно домой, она волнуется.
— Кто? — хрипло спросил он, не поворачиваясь.
Эк разоспался, бедный, про жену забыл — пожалела его Катя.
— Жена. Юрушка, миленький, вставай — она же так волнуется…
Тот было приподнял голову, соображая, но буквально через пару секунд бессильно уронил ее на подушку. Не без труда выдавил:
— Не могу. Завтра, все завтра…
Катерина готова была расплакаться. Ей, наверное, больше Сидорова хотелось, чтобы он никуда не уезжал. И в то же время сердце обливалось кровью: как же там та, рыжая? Так ведь в одночасье можно поседеть от страха.
— Юр, — попросила она. — Юрушка! Вставай, миленький, нельзя так, она волнуется.
Сидоров лишь махнул рукой — отстань, мол.
— Ну хотя бы позвони ей, наври что-нибудь. Пусть знает, что ты живой. Так нельзя…
Он вновь махнул рукой, еще яростней. И Катя бессильно легла рядом с ним. Она сделала все, что могла. Не ее вина, что где-то там, в ночной тишине, тревожится посторонняя женщина, ее соперница. Даже нет — ее счастливая соперница. Казалось бы, Катя должна была радоваться своей маленькой мести, а она так сопереживала рыжей, словно это ее муж не вернулся домой, заснув у любовницы. И Катерина заплакала. Старалась сдержать слезы, а они лишь текли сильнее, грозя перейти в истерику. Пытаясь сдержать всхлип, она вздохнула с надрывом. Сидоров тут же повернулся к ней:
— Чего ревешь?
Катя не ответила. Прижалась к нему мокрой щекой, и уже не пыталась сдерживать слез, плакала навзрыд.
— Так, понятно. Птичку жалко.
— Нет, Юр, так нельзя, — ее слова с трудом прорывались сквозь надрывные всхлипы. — Она волнуется. Ей страшно, понимаешь?
Смотрела на него и ждала немедленного ответа. Но он не стал ничего говорить. Вытер ее слезы, улыбнулся горько:
— Спи, дурочка. Я сам разберусь со своими проблемами.
Катерина не соглашалась:
— Юр, надо ехать. Она ведь твоя жена…
И снова расквасилась. Так стало обидно — сама, собственными руками отдала свое счастье чужой женщине. А теперь за нее же и волнуется.
Сидоров поставил вопрос ребром:
— Ты меня выгоняешь?
Катя испугалась:
— Нет, что ты!
— Тогда спи. Я сам улажу свои дела.
Та послушно прилегла, попыталась уснуть. Через минуту не выдержала:
— Она ведь жена. Так нельзя. Ночью ты должен быть дома.
Юра нервно усмехнулся:
— Порядочная какая! А если мне хочется быть здесь?
Катерина притихла. Неразумно возражать мужчине, заявляющему, что не хочет возвращаться к жене. Сердце радостно забилось, слезы мгновенно перестали катиться, лишь щеки все еще были мокрыми. "А если мне хочется быть здесь?" Будь, миленький, будь всегда!
Но там, в ночи, по-прежнему металась рыжая…
Катя не выдержала:
— Нет, Юр, так нельзя. Хотя бы позвони ей, скажи, что не придешь. Пожалей ее, она ведь ни в чем не виновата.