Хотя, если уж на то пошло, и от отсутствия любви тоже еще никто не умер. Не умерла же сама Катя за те шесть лет? И сейчас не умрет. Нужно пережить всего лишь один день без Сидорова, только один, сегодняшний. А завтра будет другой день. И так ли важно, что вместе с завтра придет необходимость прожить еще один день без него? Все равно и завтра это тоже будет всего лишь один день. И так всю жизнь, до последнего вздоха: всего один день без Сидорова…
Новая работа ничем не отличалась от старой, разве что ассортиментом продукции. Да еще тем, что никто не смотрел на Катерину искоса. Но и друзьями пока еще не обзавелась — лишь четыре дня отработала, еще ни с кем не раззнакомилась. Да и, честно говоря, не хотелось ей новых знакомств, хотелось лишь возродить старое, одно, зато самое главное. Но это было запрещено, об этом нельзя было даже думать. И в такой ситуации смена работы подходила как нельзя лучше — новые люди, новые обязанности.
Не без труда выбравшись из переполненного трамвая, Катя побрела домой. Нужно было зайти в магазинчик на остановке, купить что-то на ужин да на завтрак, но как представила, какая там, должно быть, очередь в преддверии новогодних праздников, не нашла сил и прошагала мимо. Ею владела полнейшая апатия: какая разница, есть ли что-нибудь на ужин? Кажется, в холодильнике завалялась коробочка йогурта. А может, и не завалялась — не ее ли она съела сегодня утром?
Дорожка к дому не освещалась, лишь у подъезда горела одинокая лампочка, выкрашенная почему-то зловещей красной краской. Оскальзываясь на неубранном снегу, Катерина добралась до освещенной площадки. На скамеечке, прилепившейся к бетонному крыльцу, спиной к ней сидел человек. В такую-то погоду. "Камикадзе", решила она, и шагнула под навес.
Из под надвинутой почти на глаза шапки виднелись знакомые глаза. Такие беззащитные без очков, такие родные. Он смотрел на нее, прищурившись. То ли не узнал, то ли просто не нашел, что сказать.
Катя остановилась рядом с ним. Постояла несколько секунд, ожидая, что он скажет. А Сидоров молчал. Смотрел на нее, и молчал. Ни улыбки, ни хоть насмешки какой-нибудь, любого знака, что он узнал ее даже без очков.
Так и не дождалась. Нерешительно присела рядом, кутаясь в высокий воротник. Сидоров по-прежнему не произнес ни слова. Молчала и Катя. Время шло, мимо них в спешке пробегали люди — большей частью в тепло подъезда, но некоторые наоборот выходили на мороз. А они все сидели, не говоря ни слова.
Катерина замерзла. В дубленке-то оно хорошо, тепло, а вот ноги… Сапоги вроде тоже на меху, однако на морозе, без движения, быстро остыли. Да и был ли толк сидеть вот так, мерзнуть. Вроде вдвоем, рядышком, но каждый сам по себе. Нет, как-то все глупо, бессмысленно. Да и какой мог быть смысл, если главное в жизни — одно: чтоб не вскакивал по ночам ясноглазый мальчишечка, не плакал, не звал предавшего его папу.
Она решительно встала и распахнула дверь на плотной пружине. Задержалась на мгновение в последней надежде на то, что он окликнет ее, попросит остаться. Не попросил, так и сидел молча. Ну что ж, так тому и быть. Катя вошла в подъезд, едва успев придержать дверь, чтоб не хлопнула слишком сильно.
Поднялась на лифте на четвертый этаж. Пока возилась с ключами, на лестнице послышались торопливые шаги.
Не обращая внимания на запыхавшегося Сидорова, открыла дверь и вошла в квартиру. Нерешительно застыла на пороге: пригласить, не приглашать? Может, просто оставить дверь распахнутой? Или же, напротив, захлопнуть перед его носом? В конце концов, не он ли совсем недавно не остановил ее на пороге кабинета, когда она уже готова была броситься в его объятия и молить о прощении?
Сидоров не стал дожидаться приглашения. Вошел, закрыл за собою дверь. Катерина застыла в двух шагах от порога, не зная, как реагировать на происходящее. Понимала, что нужно гнать гостя прочь, но даже слова вымолвить не могла. Да что там — повернуться и то боялась. Опасалась встретится с ним взглядом и похоронить благие намерения, с таким трудом выпестованные в себе. Даже раздеться забыла — так и стояла истуканом, чуть ссутулившись.
Он приблизился к ней, прижался, обняв ее за плечи. Катя вздрогнула и еще больше ссутулилась под гнетом собственной вины перед рыжей, перед их с Сидоровым малышом. Почувствовав ее нерешительность и отчужденность, Юра отстранился. Ненавязчиво помог снять дубленку, разделся сам. С сапогами Катерина справилась без его помощи.
На правах хозяйки прошла в кухню, словно демонстрируя, что в комнату ему теперь нельзя, туда можно только самым близким. Сидоров послушно проследовал за нею, устроился на табуретке в уголке. Оба по-прежнему молчали. Они и раньше могли подолгу не разговаривать, чувствуя себя при этом вполне уютно, но сейчас тишина была напряженная, казалось, в любой момент могло произойти что-то очень важное.
Катерина все еще боялась взглянуть в его глаза. Инстинктивно чувствовала опасность, исходящую от него. И совсем неважно было, что опасность угрожала вовсе не самой Кате, а всего лишь счастью рыжей, и, самое главное — благополучию маленького человечка, обладателя доверчиво распахнутых глаз.
Налив воды в новый чайник, который они с Сидоровым еще так недавно покупали вместе, Катя подсыпала сахару в почти опустевшую сахарницу, достала чашки. Пожалела, что от завтрака не осталось грязной посуды — был бы великолепный повод подольше не смотреть в Юрины глаза. В очках они казались такими колючими, без них же стали беззащитными, как у ребенка. Катерина даже поймала в них определенное сходство с глазами того мальчишки с фотографии. Ну да, на кого же еще должен быть похож сын, как не на отца?
Однако поворачиваться все-таки пришлось. Правда, Катя всячески старалась избегать его взгляда, но это не помогло. Стоило ей поставить чашки на стол, как Сидоров тут же взял ее за руку. Сказал требовательно:
— Сядь.
Она почему-то послушалась. Все еще не хотела причинять вреда его семье, и в то же время не могла не подчиниться приказу пусть и бывшего, но начальника. Присела на вторую табуретку, сложила руки на коленях и уставилась в пол, покрытый дешевым красновато-коричневым линолеумом. Ждала, что он скажет. Что вообще он мог ей сказать, что предложить? До конца дней оставаться его любовницей? Быть может, еще месяц назад Катерину вполне устроило бы такое предложение. Да что там — неделю назад она бы не нашла сил отказаться от него, больше того — была бы счастлива уже тем, что Юра не желал ее терять.
Теперь же все было иначе. После его же рассказа о том, как тяжело пережил развод родителей Ольгин сын, она словно прозрела, стала другим человеком. И что бы Сидоров ни предложил ей теперь — получит отказ. Потому что нынче Катю не устраивало положение любовницы. Как не устраивал и другой вариант, о котором раньше могла только мечтать: Юра разводится и женится на ней. Это было бы замечательно, но, увы, абсолютно невозможно. Если ее счастье достижимо только путем несчастья незнакомого ей мальчишки, Катя вынуждена отказаться от мечты, от любви. От себя самой. Только бы его сын спал спокойно. Да и сам Сидоров никогда не задумается о разводе — он ведь так и сказал тогда, в ресторане, что никогда не оставит семью. Нет, это всего лишь Катино воображение разыгралось. Но ведь за чем-то он все-таки пришел…