– А теперь главный вопрос: зачем? Зачем кому-то понадобилось ее убивать?
– Затем, что она, вероятно, что-то знала. Именно после разговора с ней твоя жена кинулась в бега. Да и сама Колесникова уехала за границу почти сразу после взрыва, даже на кладбище не пришла. Почему? Не потому ли, что чего-то боялась?
От открытой форточки тянуло холодом, но холода Андрей не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал, он думал, напряженно и мучительно.
– И ее убили. Предположу, что тот же самый человек, который заказал тебя. – Иван хлопнул ладонями по столу, а потом сказал уже чуть мягче: – Я понимаю, что это больно, но ты должен признать – только одному человеку выгодна твоя смерть.
Да, это было больно. И это никак не укладывалось в картину Андреева мира.
– Ты сам только что сказал, что она осталась в замке.
– А в день покушения ехала на электричке к тетушке. – Иван кивнул. – Это говорит о том, что у нее есть сообщник, который делает всю грязную работу, который хорошо знает тебя и компанию.
– Силантьев…
– Ты сам это сказал. Да, я считаю, что это Силантьев. Они близки с твоей женой. Дружны, если тебе так будет спокойнее. Она выделяла его с самого первого дня их знакомства, а он всегда находился в твоей тени. И не говори, что они не могли спеться. Могли! У вас ведь с ней далеко не все было безоблачно, у вас ведь все очень сложно было. С самого первого дня! А она женщина, женщины – коварные существа. И обид они не прощают.
Андрей ничего не понимал! Все, что он видел, все, о чем сейчас говорил, было внешним, кажущимся, оно никак не касалось их с Катей отношений. Да, сложно. Да, больно. Да, он ее обижал. Но ведь все изменилось! Он сам изменился! И жизнь его бестолковая тоже изменилась, обрела смысл благодаря Кате.
– Ей самой угрожали, на нее напали!
Это аргумент, за который Андрей цеплялся с маниакальным упорством.
– И, кстати, того, кто напал, так и не нашли. – Иван умел бить по самому больному. – А во время нападения она почти не пострадала. Поразительная везучесть.
Иван ничего про них не знал и поэтому был категоричен. Андрей так и хотел сказать, но промолчал, лишь глубоко затянулся сигаретой.
– А Силантьев, прошу заметить, теперь на волне. Большой Босс скорбит, молодая вдова ничего не смыслит в бизнесе. Я тоже не смыслю, но прекрасно понимаю, какие перед ним открываются перспективы. Если порыться в бумагах…
– Мы не сможем. У нас больше нет доступа к документации. – Андрей мотнул головой.
– Но попытаться все равно стоит.
– Попытаться стоит.
– И у Силантьева нет алиби на момент убийства Колесниковой. Четыре часа из его жизни потеряны. Я почти уверен, что он был на переезде, устранял свидетельницу.
– Или сообщницу.
– Перестань. – Иван вздохнул. – Посмотри наконец правде в глаза.
И он посмотрел. Из черного, заиндевевшего окна правда всматривалась в него колючим, до печенки пробирающим взглядом. Лиховцев едва удержался от желания разбить стекло на мелкие осколки. Вместо этого сказал:
– Распорядись, чтобы усилили наблюдение за Силантьевым и за… вдовой.
Вместо ответа Иван кивнул. В его взгляде Андрею почудилась жалость.
* * *
Катя вступила в права наследования тихо, без помпы и лишнего шума, как и положено скорбящей вдове. Все шло по плану, если у них с Силантьевым и был какой-то план…
А потом умерла от передозировки Алина, освободилась сама, освободила Силантьева. Так казалось на первый взгляд, ровно до тех пор, пока не выяснилось, что перед смертью жены Силантьев встречался с наркодилером. Наркодилера допросили с пристрастием и выяснилось, что последние четыре года Силантьев числился у него в постоянных клиентах.
– Зачем? – недоумевал Андрей, перечитывая отчет наблюдателей. – Алину-то за что? Он же с ней столько лет… мучился.
– Вот именно, мучился! – У Ивана на все имелся ответ. – А может, ему надоела роль мученика-праведника, захотелось свободы. Все, изжила себя роль примерного семьянина, и жена-наркоманка больше не на пользу имиджу. Кстати, мы порасспрашивали пацанов у дома Колесниковой, они узнали машину Силантьева, он регулярно наведывался к ней на протяжении месяцев шести и дури у дилера покупал в два раза больше. Это он посадил ее на иглу, я почти уверен. Для каких-то своих целей посадил. А теперь цели изменились.
Андрей не стал спрашивать, как именно изменились, молча сунул в зубы сигарету. Под отросшей и уже превратившейся в бороду щетиной шрам чесался очень сильно, но конспирации ради Лиховцев не брился и волосы не стриг.
– Это он! Шкурой чую, что это он. – Иван мерил шагами комнату. – Андрей, давай просто возьмем его за жабры и тряхнем как следует.
– Рано, у нас нет доказательств, одни только предположения. Подождем еще.
– Денег на оплату наружки уходит очень много.
– Пусть. Я понять хочу, почему они со мной так. Вот когда пойму…
– Когда поймешь, может быть уже поздно, – проворчал Иван, но спорить не стал.
Время шло, а Андрей все тянул и тянул с принятием решения. Он мучился, терзался страхами, злостью и ревностью и, наверное, сошел бы с ума, если бы не Сема.
С Семой они ссорились все чаще и чаще. Или не ссорились, а просто отдалялись? Андрей друга понимал и не винил. У Семы есть Марья, скоро родится ребенок. Сытый голодному не товарищ. Сытому хочется верить, что мир прекрасен, а женщины милы и совершенны, он не понимает, что ему просто повезло и с миром, и с женщиной…
Так бы оно и тянулось, порастало мхом, вынимало остатки души, если бы однажды из очередной вылазки в город Сема не вернулся мрачный и молчаливый. Он, не разуваясь, прошел на кухню, рухнул на скрипнувший под его весом табурет и велел:
– Собирайся, Лихой!
– Куда?
На улице был апрель, и сердце ныло особенно сильно.
– Ты должен ее увидеть.
– Мне о ней каждый день докладывают.
– Нет, так не годится. Ты должен увидеть ее своими собственными глазами. Лихой, не поговорить, просто увидеть. Может быть, это вправит тебе мозги.
– Не хочу. – Андрей мотнул головой. – Ни видеть ее, ни слышать о ней не хочу.
Он врал себе и Семе. Он хотел, вот только боялся, что после этого станет еще больнее. А какой мужик признается, что боится боли?
– Дурак, – сказал Сема устало. – Ты такой дурак, Лихой. Нельзя так.
– Нельзя. – Андрей кивнул. – А как по-другому, я не знаю. Сема, ты не понимаешь, для нее же лучше не попадаться мне на глаза. И безопаснее… Я ее и простить не могу, и наказать не могу. Почему, думаешь, я все на тормозах спускаю? Почему Силантьева не трогаю? Да потому, что тогда придется и с ней что-то делать, а я не знаю, что мне с ней делать.