Он прислонился к стойке, потер глаза.
– Плевать мне на яйцо, особенно с момента, как она тебя ранила.
– О, Аш, это была просто…
– Только не говори, что это была просто царапина. Пропади пропадом все это, Лайла. При любой возможности она, не задумываясь, убьет тебя. И ты это знаешь. Не дави на меня, когда я на взводе. Я хочу… мне нужно, чтобы люди, ответственные за смерти Оливера и Винни, даже женщины, которую я не знал, были наказаны. Яйцо означает то, что оно есть, то, что значит для мира искусства. Оно должно быть в музее. И я позабочусь о том, чтобы оно попало туда, где ему самое место. Потому что Винни хотел бы этого. Если бы не его желание, я бы разбил яйцо молотком.
Его глаза сверкали. Взгляд был напряженным, пристальным, как когда он ее писал.
– Я бы разбил его молотком, Лайла, потому что ты значишь для меня куда больше.
– Не знаю, что сказать или сделать.
Как она могла, когда все внутри тряслось и ныло?
– Никто не испытывал ко мне того, что испытывал ты. Никто не заставлял чувствовать так, как заставляешь ты.
– Ты могла бы попробовать принять все это.
– У меня никогда не было ничего основательного. Такого, что бы я не получила сама. Так уж повелось. Я никогда не позволяла себе чересчур крепко держаться за кого-то, потому что, возможно, придется этого человека оставить. Когда кто-то значит для тебя слишком много, это ранит слишком сильно.
– Это основательно.
Он взял ее руку, сомкнул в кулак, положил себе на сердце.
– Ты сама получила это. Для себя.
Она ощутила биение его сердца, сильное, размеренное. Сердца, принадлежавшего ей, если она позволит себе его взять.
– Я не могу ничего сообразить сейчас.
– Ты получила меня, когда протянула руку, дала мне за что держаться. Хотя даже не знала меня. Так что позволь мне пока держать тебя.
И в доказательство своих слов он привлек ее к себе.
– Мы не собираемся ничего оставлять позади. Ты выкрасишь ванную. Я позвоню адвокатам. Ты будешь делать свою работу, я – свою. И буду держать тебя, пока ты не скажешь, что готова.
Она закрыла глаза, попыталась взять себя в руки. Она возьмет то, что он предложил, смирится с тем, что чувствует сама. Пока.
Подготовка ванной к покраске. Изучение техники, покупка всего необходимого, выбор цвета – ей следовало знать, что художник будет иметь твердое и решительное мнение по такому поводу, – целиком заняло ее время. Она заставила себя взять дополнительный день на обдумывание процесса, села и принялась править книгу.
Ну а после засучила рукава и взялась за кисти и ролик.
Аш почти все дни проводил в мастерской. Она ожидала, что он снова попросит ее позировать, но этого не случилось. Она считала, что у него и без того полно дел. Он говорил с адвокатами, пытаясь назначить день окончательного разговора с Вазиным.
Она больше не заговаривала об этом. Проиграла в голове с полдюжины сценариев, но каждый включал первый шаг. Значит, Аш все устроит, потом вступит она. Добавит свое мнение, свои мысли. Как последний слой лака.
У нее тоже было полно дел. Но главным были чувства, его и ее. Сможет ли она отказаться? Предположим, перед ней тарелка, полная еды. Решит ли она отодвинуть тарелку? Хочет ли? Или немного попробовать и сказать: «спасибо, довольно». Или успокоиться и съесть все, что положено на тарелку?
Но если выбрать третье, не опустеет ли наконец эта тарелка? Или это нечто вроде хлебов и рыбы, которыми Иисус накормил целую кучу народу?
Прекрати, приказала она себе. Прекрати!
– Бросить дело на середине? Это на тебя не похоже.
Она оглянулась. Черт, кажется, она говорила вслух!
Вот он, средоточие ее мыслей: роскошные черные волосы разметались, роскошное лицо покрыто щетиной ввиду полной нелюбви к ежедневному бритью, длинные ноги в джинсах – на левом бедре легкий алый мазок – и черная майка.
Он выглядел как настоящий художник, и каждый раз, когда он так выглядел, он будил в ней желание.
Он сунул большие пальцы в карманы, изучая ее так же пристально, как и она – его.
– Что?
– Я гадаю, почему небритые мужчины так сексуальны, а женщины в халатах кажутся неряшливыми и неухоженными. Похоже, во всем мы виним Еву, сколько собак на нее навешали!
– Что за Ева?
– А ты не знаешь? Подруга Адама. Слыхал? Будешь насмешничать? Но я не перестану красить. И не надейся. Это игры, которые я веду в голове. Нужно их прекратить. Не хмурься.
Она рискованно взмахнула роликом, напитанным краской.
– Это пока еще базовый слой. Техника венецианской штукатурки, да будет тебе известно, включает несколько стадий. А теперь уходи.
– Я намерен сделать именно это. Мне нужно выйти. Кое-что купить. Тебе что-нибудь нужно?
– Нет, я… Впрочем, к твоему возвращению я успею проголодаться. Не хочешь разделить со мной пиццу кальцоне?
– Очень хочу, но только свой индивидуальный кальцоне.
– Я не могу съесть целый.
– А я могу.
– Неважно, принеси мне тогда сандвич «индейка и сыр проволоне». Или что хочешь.
– Хорошо.
Он нагнулся. Поцеловал ее и оглядел стену, которую она снова принялась красить.
– Ты понимаешь идею базового слоя?
– Как ни странно, да.
Он понимал также, что значит краска в руках любителя. Но напомнил себе, что это всего лишь ванная. Которой он все равно редко пользовался.
– Смотри, чтобы дверь была заперта. Не выходи. И держись подальше от моей мастерской.
– Если мне понадобится…
– Я скоро. Может быть, ты даже не успеешь проголодаться.
Он снова ее поцеловал.
– Ты же выходишь один, – возразила она. – Может, давай я прихвачу кухонный нож, и мы выйдем вместе?
Он оглянулся с улыбкой.
– Я скоро вернусь.
«Я скоро вернусь», – пробормотала она и вернулась к работе, чтобы выпустить пар. Запри дверь, не высовывай нос! Держись подальше от мастерской! Да она и не думала никуда выходить, пока он не начал отдавать ей приказы!
Она взглянула на потолок. Поделом ему будет, если она немедленно встанет и пойдет в мастерскую.
Да вот только ее рабочая этика не давала покоя. Нужно держаться подальше от личного пространства. Уважать границы.
И нужно закончить базовый слой, вспомнить сцены из книги. Так это сработает лучше с альтернативной точки зрения.
Она отвлеклась на ролик и кисть. Да, определенно, точка зрения должна быть в ином ракурсе. Она сменит занятие и сядет за клавиатуру сразу после обеда.