Аш хотел попросить ее остаться. Но промолчал: она и без того слишком долго вмешивалась в разговор.
– Она говорит то, что думает, – заметил Спенс.
– Почти всегда.
Аш понял, что ему все-таки придется делить свой кальцоне.
– Давай выпьем пива, и, если ты не ел, я поделюсь с тобой кальцоне. И поговорим.
Он поднялся наверх почти час спустя. Он знал женщин, как же не знать, при таком количестве любовниц и сестер, мачех и других женщин, бывших частью его жизни! Поэтому он знал, когда следует повременить.
Он положил ее сандвич на тарелку, рядом с полотняной салфеткой. Добавил бокал вина и положил на поднос цветок из букета, который она выбрала для гостиной.
Он увидел, что она работает за компьютером в одной из гостевых комнат.
– Прервись.
Она не остановилась. Не оглянулась.
– У меня дела.
– Уже начало третьего. Ты не ела ничего с самого утра. Прервись, Лайла.
Он нагнулся, поцеловал ее в макушку.
– Ты была права. Я ошибался.
– Насчет чего?
– Насчет того, что нужно было поговорить обо всем этом с отцом. Я не поделился с ним каждой подробностью, но рассказал достаточно.
– Хорошо. Это хорошо.
– Ему было нелегко это слышать, но ты была права. Он нуждался в этом. И достоин того, чтобы узнать, почему потерял сына.
– Мне очень жаль.
Она крепко сжала руки на коленях и уставилась на экран ноутбука, ничего не видя.
Аш поставил поднос на кровать.
– Пожалуйста. Прервись.
– Когда я расстроена, либо напихиваюсь сладостями, либо вообще не могу есть. Я расстроена.
– Знаю.
Он поднял ее со стула, подвел к кровати и заставил сесть. И сам сел, скрестив ноги.
– Он знает, что не прав, Лайла. Он извинился передо мной и не только ради формы. Я знаю, когда он извиняется, только чтобы отделаться. Он не готов извиниться перед тобой. Разве что формально. Тебе этого не захочется.
– Не захочется.
– Но он извинится по-настоящему, если дашь ему немного больше времени. Ты понятия не имеешь, насколько неожиданно все это было для него. Он немного пристыжен, а это горькое питье для Спенса Арчера.
– Я не могу быть клином между вами. Не могу с этим жить.
– Думаю, об этой проблеме мы уже позаботились.
Он протянул руку, потер ее колено.
– Можешь дать ему больше времени, чтобы извиниться, попытаться помириться с тобой.
– Да, конечно. Я не проблема. И не хочу быть проблемой.
– Он винит себя в смерти Оливера. По крайней мере в большой степени. Он оставил Оливера на произвол судьбы, Лайла. Не хотел ничего слышать. Не хотел видеть. Было легче отстегнуть денег и не думать о том, как обстоят дела в реальности. Он видит это. Сознает.
Аш запустил руки в волосы.
– Я понимаю это, потому что вел себя с Оливером точно так же.
– Твой отец был прав, утверждая, что это не твоя вина. И не его. Оливер сам сделал выбор, как бы тяжело это ни было признать. Но он сделал собственный выбор.
– Знаю, но…
– Он был твоим братом.
– Да, и сыном моего отца. Думаю, он набросился на тебя потому, что не хотел, чтобы второй сын пошел по кривой дорожке. А я его первенец. Тот, который должен был стать наследником и пойти по его стопам и даже не попробовал это сделать. Это не извинение. Но часть причины.
– Он не разочарован в тебе. Ты снова не прав, если так считаешь. Он боится за тебя и все еще тоскует по Оливеру. Не знаю, каково это – потерять близкого человека, но точно знаю, каково это – бояться потери. Каждый раз, когда отца посылали с миссией… мои чувства были на опасном пределе. И мне не нужны ничьи симпатии.
– Он уже тебя любит.
Аш снова потер ее колено.
– Просто этого не хочет.
Возможно, и так. Но она не хотела этого. И не хотела быть в центре внимания.
– Ты рассказал ему о яйце? О Вазине?
– Довольно много. Теперь пусть отдает распоряжения, чтобы яйцо передали в музей Метрополитен, когда настанет время.
– Но ты не сказал ему, что собираешься выяснять отношения с Вазиным.
– Я сказал ему достаточно, – повторил Аш. – Теперь мы с тобой помирились?
– Ты велел мне заткнуться, – буркнула она, ткнув пальцем в сандвич.
– Разве? И не в последний раз. Если возникнет необходимость, можешь приказать мне то же самое.
– Ты распускал руки.
– Не думаю.
Он склонил голову и прищурился.
– Ешь сандвич, потом покажу тебе, что такое распускать руки.
Она громко фыркнула, сожалея, что едва сдерживает улыбку. И посмотрела ему в глаза. Там столько всего, чего она хочет! И чем больше хочет, тем больше боится.
– Не знаю, смогу ли дать тебе, что ты хочешь, смогу ли стать такой, какую ты хочешь.
– Ты уже такая, какая мне нужна. Пока ты такая, какая есть, все хорошо.
– Ты говорил о целой жизни. Долгосрочных планах и…
– Я люблю тебя.
Он коснулся ее щеки.
– Почему я должен довольствоваться меньшим? Ты любишь меня – это написано у тебя на лице, Лайла. Ты любишь меня. Почему же ты должна довольствоваться меньшим?
– Я не знаю, съесть ли то, что на тарелке, большими кусками или смаковать. И что случится, когда еда исчезнет? Откуда ты знаешь, наполнится ли вновь тарелка?
Он молча изучал Лайлу. Очевидно, она не имела в виду эту тарелку. Скорее, какую-то воображаемую. И под едой подразумевала любовь. Обещания. Клятвы.
– Думаю, чем больше ты съешь, тем больше останется, особенно если делишь ее с кем-то. Кстати, мне пришлось разделить чертов кальцоне. Собираешься одна съесть весь сандвич?
Она долго смотрела на него, потом вынула из кармана свой волшебный инструмент и, выбрав нож, стала осторожно разрезать сандвич пополам.
– Так и знал, что ты поймешь.
– Попытаюсь. Если я все испорчу, винить тебе придется только себя.
Она протянула ему сандвич.
– Пока я ходил по делам, звонил мой адвокат.
– Что он сказал?
– Что связался с адвокатом Вазина в Нью-Йорке и передал, что я хотел бы с ним встретиться и поговорить об общем бизнесе.
– Только при этом употребил множество адвокатской белиберды.
– Вне всякого сомнения. Адвокаты Вазина, употребляя свою адвокатскую белиберду, согласились обратиться к своему клиенту.