— Я хотел поговорить с Димой по поводу своей квартиры. Я могу там заканчивать ремонт? Или будут еще следственные эксперименты? — деловито спросил Миша.
Я была просто уверена, что сейчас он стоит в одних трусах, носках и тапочках, являя собой пришествие советского инженера в публичный дом имени Маты Хари.
— Он болен, — официально сообщила я. — До свидания…
— Когда? — спросил Миша, не удивляя меня своим напором.
Взращенная в семье врачей, я была немного осведомлена в вопросах утренней эрекции.
— Я подъеду к академии часов в двенадцать, у тебя сегодня две пары? Не захочешь… не пойдешь…
Вот он — тупик для новых русских. Они не могут пользоваться услугами гадалок, потому что им жалко денег, они не пристают к женам, потому что их опять-таки жалко, они начинают хватать звезды с неба, ориентируясь на высокие голливудские стандарты. Меня передернуло от отвращения. К собственному шкафу, из которого уныло торчали сто раз надеванные вещи. Меня в них видели, обнимали и призывали к ответу. Они примелькались, как флаг над мэрией, они вызывали исключительно ретро-патриотические чувства. Впрочем, если желтый пиджачок проварить в синей краске для джинсовой ткани, то что-нибудь веселенькое из этого может получиться.
— Тебе нечего надеть? — Аглаида Карповна сочувственно коснулась моего плеча.
Для бабушки моего мужа она была даже слишком проницательна. Во избежание последующих вопросов я гордо мотнула головой. Чем, собственно, она могла мне помочь? Она гордо удалилась, чтобы вернуться вновь и принести мне черный, местами эксклюзивно прозрачный свитер, годящийся для охоты на женщин в парикмахерских, бутиках и массажных кабинетах. Он сражал наповал. Вылечить от этого свитера могла только большая доза привозной одежды прямо с парижских показов.
— Считай это платой за постой.
Аглаида Карповна отправилась в поход по квартире, чтобы поймать мою Аньку и навертеть ей на голове нечто, называемое прической. Судя по провокациям, к которым была склонна эта дама, она будет жить с нами долго.
Я решила отказаться от приношения, свидания и рабочего дня. И, будучи весьма последовательной, в половине первого я сидела в ресторане «Дакс» вместе с Мишей, в обновке и с неопределенными планами на будущее.
— Это заведение моего друга. Нравится? — пристально глядя в окошки свитера, спросил Миша.
— Да, ничего, — сказала я, впечатленная авантюризмом хозяина, создавшего ресторан из крытого летнего павильона по продаже овощей и фруктов. На ремонт он сильно не растратился — стены были покрыты крупной наждачной бумагой, полы отделаны асфальтовой плиткой, явно позаимствованной с муниципальных строек, потолок просто, по-пролетарски был частично залит предыдущей зимой. Но как всякая голь, этот новый русский был определенно хитер на выдумки, поверх наждачной бумаги были наклеены фотографии посетителей. Настоящий уголок супружеской измены — иначе не назовешь. Скользнув блуждающим взглядом по цветным бумажным лицам, я увидела такое количество знакомых лиц, что мне за них даже стало стыдно. В «Даксе» подкреплялись мои студенты, депутат Сливятин, мой шеф Лойола (неужели за него кто-то платит?), Людочка, Катя, парикмахерша Таня, проректор по АХЧ моего вуза, припадочная девица Нина, когда-то выпившая у меня много крови, и даже моя несостоявшаяся любовь Соколатый.
— А вон там в углу твоя жена, — радостно сообщила я, прикидываясь махровой идиоткой; иногда эта личина настолько мертво прилипала ко мне, что спасала от собственных безумств и выводила сухой из воды.
— Она здесь бывает, — согласился Миша и ничем не выдал своего волнения.
Пожалуй, он не собирался меня соблазнять. Я вздохнула облегченно и почувствовала приступ аппетита.
— А Дима болеет. — Я безмятежно улыбнулась. — С квартирой почти все ясно. Во всяком случае, я докопаюсь.
— Хорошо. Ирина устроила мне страшный разнос и за ремонт, и за отложенный переезд. Пока она была в Египте, я хотел сделать ей сюрприз, и вот… — Он развел руками и посмотрел на меня виновато.
Кормить он меня не собирался. Как и платить бригадиру Пономареву. Если он сейчас вытащит пистолет системы «баярд», я не очень-то удивлюсь. Может, отрыл где-нибудь в деревне немецкий склад? Только вот свитерок жалко… не поторопилась ли я? Странный он, этот зеленоглазый Миша, — на Египет у него хватает, а на бутербродик с икрой что-то никак. Я стала судорожно сглатывать слюну, которую мой визави принял за приступ глубокого душевного волнения.
— Я тебя искал, — сказал он хрипло, почти надрывно. — Долго…
За соседним столом ели мясо. На большом серебряном подносе с красивой мельхиоровой крышкой. Я затянулась чужими запахами и блаженно закрыла глаза.
— Так случается, — сказал он успокоительно. — Но только раз в жизни…
А кроме мяса туда еще принесли уточку по-пекински и маленькие ванильные пирожные. Я уже почти не могла совладать со своими закатывающимися глазными яблоками. Это было состояние близкое к обмороку, которое у меня вызывал голод, посторонний идиотизм и попытки меня задушить…
— Ты — моя вторая половина, — прошептал он.
Хотела спросить, кто первая, но на стол к тем буржуинам поставили молочного поросенка, и он мне, кажется, подмигнул. Я подмигнула ему в ответ, представляя, как бы слились в экстазе наши молодые организмы.
— Я не хочу тебя терять, — сказал Миша.
— Уже, — пробормотала я, стараясь смягчить для посторонних ушей удар, нанесенный стенкой моего желудка.
— Я что-то не то говорю? — наконец обеспокоился Миша, явно плотно позавтракавший дома.
Я уже не просто хотела есть. Я хотела жрать, причем руками, носом, бровями. И так, чтобы меня никто не отвлекал. Для любовного свидания подобная позиция подходила мало — он же не работника собирался нанимать, а всего лишь отдушину…
— Миша, — вскрикнула я так торжественно, что поросенок на соседнем столе подпрыгнул от удивления. — Ремонтируйте вы свою квартиру, ломайте стены, окна и перекрытия, устанавливайте лифты и вносите мебель. Въезжайте, наконец, а я пошла. Ира больше не может жить у мясокомбината. У нее уже аллергия. Она уже в рот ничего взять не может, надо въезжать. Будет новоселье.
Оставалось только посочувствовать его жене и гордо отбыть на Яшину кухню, но тут он вдруг схватил меня за руку и младенчески невинно припал к ней. Ах, если бы это случилось ночью, когда я пребывала в состоянии некритического подросткового кайфа. Но несвоевременность — это бич всех моих мужчин. Было трагически поздно, потому что мне никогда не удавались ни роли второй половины, ни, разумеется, второго плана.
— Мне пора, — спокойно сказала я, решив провести разгрузочный день.
Но он смотрел на меня, как удав на дудочку. Если бы я заиграла, он тут же начал бы раскачиваться из стороны в сторону. Этот свитерок определенно был каким-то несчастливым.
— Я могу развестись, — уверенно сказал он.