Борис почувствовал чьё-то близкое присутствие и разлепил веки. Постепенно размытое пятно перед глазами стало обретать чёткие контуры. Наконец Нефёдов увидел личико склонившийся над ним юной девушки в белой шапочке медсестры.
Вам уже лучше? – участливо осведомилась она.
Где я? – кривясь от боли в разбитых губах, спросил Борис.
В госпитале. У вас сильное отравление мозга, – авторитетно пояснила медсестра и посмотрел в чью-то сторону. – Скажите спасибо своему другу. Это он вас привёз. Один в лесу, без сознания вы обязательно погибли бы.
Спаситель Бориса находился тут же в госпитальной палате. Он сидел в кресле в накинутом на плечи халате. «Пан Поручик» первым делом извинился:
– Пришлось утихомирить тебя, а то ты так разошёлся, что чуть меня не придушил.
– Так это твоя работа – Борис потрогал ноющую челюсть. – Но как ты узнал?
«Пан Поручик» пояснил, что после отъезда друга его не оставляло чувство непонятной тревоги. Маршрут он знал, ибо сам помогал Борису его проложить на карте. Замбах видел, как вначале были «завалены» из засады двое охранников коммерсанта, а затем убита проститутка из «Салона Мэри». Хенк стрелял мастерски. Так что поляк сильно рисковал, спасая друга…
– Ты извини, но я сразу обо всём рассказал Хану. Ты всё время находился без сознания, бредил. А я знаю, что вы с Максом приятели. Мы с Ханом наведались в комнату твоей бывшей подружки. И вот, что мы там нашли.
Поляк протянул Борису какой-то блокнот. Почти все его страницы оказались исписаны мелким убористым почерком. Это были доносы на тех, с кем Аллиет общалась в последнее время. Макс и Замбах также обнаружили в её квартире портативный диктофон, который легко помещался в дамской сумочке. Его можно было незаметно положить под кровать или даже сунуть под подушку, предварительно нажав клавишу записи.
– Мы изъяли две дюжины кассет, на которых записаны ваши с ней откровенные беседы, в том числе о Хенке, – рассказывал Замбах. – Ты пригрел в своей постели гадюку, дружище. Не знаю, прижал ли её Хенк, или она сама предложил ему свои услуги, но, похоже, что эта твоя бельгийка играла свою роль очень старательно
В эту секунду перед глазами Бориса всплыла картина: на поляне перед лесной хижиной лежит тело застреленной женщины. Одна нога её неестественно подвёрнута, а вместо головы окровавленный черенок. Борис снова почувствовал жалость к несчастной.
Между тем поляк был уверен, что Глот не откажется от намерения покончить с ним.
– Готовься к продолжению. Ты видел, как он действует? Даже свою девку не пожалел. Он волк-одиночка – матёрый и очень опасный.
Замбах достал термос. Открутил и наполнил крышку-стаканчик дымящимся кофе (хороший кофе – был его слабостью) и протянул Борису. Но Нефёдов отказался. Его всё ещё подташнивало.
Пожав плечами, поляк с наслаждением принялся сам прихлёбывать из чашки. Он предпочитал кофе по-кубински. Сладкий, крепкий, жгучий, из отборных зёрен. В аэродромовском баре такой не подавали. Замбах не раз говорил, что там варят кофе из вчерашних окурков.
– Я давно присматриваюсь к этому Хенку, – покачал головой поляк, задумчиво разглядывая содержимое собственной чашки. – Когда-то он был заядлым альпинистом. Я тоже до войны увлекался горными восхождениями.
Замбах поведал, что однажды в баре у них состоялась любопытная беседа на эту тему. Разговор сразу зашёл о преимуществах разных стилей восхождений. Хенк оказался убеждённым индивидуалистом. Пожав плечами в ответ на доводы, собеседника, он заявил: «Видите ли, когда я иду наверх вместе с другим парнем, то предпочитаю обходиться без связки. Я полагаюсь только на себя, как и все мы в этом мире. Тебя не связывает сила или слабость партнера. Его темп. Его раздражающая склонность то и дело останавливаться и делать снимки. Его техника. Я максимально быстро иду вперед. Если он отстает, это его личное дело. Почему я должен страдать или подвергать себя риску из-за того, что кто-то плохо дышит? Из-за того, что кто-то оступился? Поэтому я всегда предпочитаю, чтобы термос с горячим кофе находился в моем рюкзаке. Термос – это вода, тепло, дополнительная энергия, которая так необходима на ледяной высоте. В конце концов, смерть – явление чисто индивидуальное, не так ли?».
В том разговоре Хенк, естественно, умолчал об экспедиции на гималайскую гору Нанга-Парбат, в которой он когда-то участвовал, ещё, будучи совсем молодым человеком. Но так получилось, что Замбах итак многое знал о Ван Дер Вольфе, потому что одно время служил во время войны с человеком, который летал с южноафриканцем в студенческой эскадрилье в Кембридже.
На пару с одним университетским товарищем этот сын крупного южноафриканского скотопромышленника организовал экспедицию с целью покорить вершину 7850 метров. Однако попытка не удалась. И тогда промёрзшие до костей, страшно вымотанные молодые люди в условиях резко ухудшающейся погоды просто отстегнулись от своих носильщиков-шерпов. Двадцатилетние альпинисты удрали вниз, бросив на произвол судьбы шестерых «человекомулов», затаскивающих на вершину их тяжёлое снаряжение. Юноши здраво рассудили, что верой и правдой служившие им шерпы сильно вымотаны и не смогут быстро идти вниз. В конце концов нельзя было ставить на одну чашу весов бесценную жизнь европейцев и туземцев. Наступали сумерки, повалил сильный снег, порывистый ветер выл так оглушительно, что даже находящимся в шаге друг от друга людям приходилось общаться, крича слова во всю силу своих лёгких. Не удивительно, что местные носильщики не сразу заметили, что белые господа исчезли…
Через несколько часов двое успевших вовремя покинуть склон до начала снежной бури «сверхчеловеков» уже приходили в себя в базовом лагере, согреваясь ароматным кофе в хорошо нагретой палатке. Потом с вершины три дня доносились душераздирающие крики умирающих шерпов, но никто так и не вышел им на помощь. Студенты поспешили домой к началу занятий, даже не сообщив властям о разыгравшейся в высоких снегах трагедии.
Для Ван Дер Вольфа эта история не имела никаких последствий. В Британии тогда сильны были колониальные традиции и офицера, бросившего в сложной ситуации туземных солдат, в худшем случае могли пожурить.
Вернувшись в Кембридж, молодой южноафриканец продолжил обучение полётам в университетской студенческой эскадрилье. Как одному из лучших пилотов привилегированного клуба ему была оказана честь оставить свою фамилию рядом с гербом университета на капоте тренировочного самолёта, на котором он учился летать. Получив диплом магистра экономики, выпускник престижного ВУЗа неожиданно для всех, кто его знал, выбрал карьеру военного. В 1937 году молодой человек вступил в ВВС метрополии. В учебном полку летал на Avro 504. Для повышенной лётной подготовки перевёлся на Whitworth Siskin, приобретя навыки в тактике и стрельбе. И только после этого молодого офицера отправили в строевую часть, где Ван Дер Вольф получил Havker Fury II. Пилоты этих бипланов накануне Второй мировой считались элитой королевских ВВС.
Во время второй мировой Ван Дер Ворльф вначале воевал в составе британских «ВВС Пустыни» на Спитфайере. С января 1944 он уже в 5-й эскадрилье южноафриканских ВВС – воюет на Мустанге Mk IV – в Италии, Югославии, летает на сопровождение американских В-17, бомбящих румынские нефтепромыслы в Плоешти. Хороший пилот не раз был отмечен наградами, стал командиром эскадрильи, потом командовал полком. Грубоватый и решительный, «крепко сидящий в седле» он быстро делал карьеру.