— Да, конечно, — поручик смутился и ретировался к своему столу. — Простите. Конечно. Действительно, что это я… Приношу извинения.
Так, ещё одна осечка, начиная со вчерашнего дня. Белый мысленно обругал себя. Теперь Рыбкин спрячется в своей «коробочке», попробуй его оттуда выковырять. Белый тяжело вздохнул, достал из кармана платок, вытер со лба пот и произнёс, обращаясь к Станиславу Валериановичу:
— Ещё раз прошу прощения, у вас воды не найдётся? Душно здесь. И как вы только работаете?
— Привыкли-с, — ответил за поручика капитан, возвращая документы. — Поручик, принесите гостю графин, а мы пока утрясём некоторые моменты. Итак, — проговорил Ланкин, как только за Рыбкиным закрылась дверь. — Что вас интересует?
— Да многое что… Документация. Это в первую очередь. Во вторую, некоторые пояснения по поводу контрактов.
Ланкин напряжённо выдохнул, снова вытер пот со лба, а потел он обильно, и, словно решившись на последний шаг, произнёс:
— Что ж, не будем терять время. — Сергей Иванович поднялся, подошёл к сейфу у окна, открыл его и положил на стол проверяющему стопку бумаг. — Вот, здесь вся документация со дня прибытия полка в Благовещенск. Или вас интересуют более ранние документы?
— Нет. — Белый отрицательно качнул головой и открыл лежащую поверх стопки папку. — Достаточно будет и этого.
Анна Алексеевна просыпалась всегда рано, как говаривал батюшка, «с петухами и пастухами». Вот и сегодня встала ни свет ни заря, быстро оделась, пробежала в столовую, позавтракала, не дожидаясь родителей, и, прихватив ридикюль, выехала в город. Куда? Да просто в душе приятное настроение располагало к движению. И все!
Город жил своей жизнью, которая ей очень нравилась. Она помнила, как ей было скучно в Брест-Литовской крепости, среди небольшого числа сверстников, детей офицерского состава, которым с младенческих лет прививали чинопочитание. К примеру, ей нельзя было играть с братьями-близнецами, детьми унтера Удовцова. А с дочерью командира крепости, генерала Старовицкого, не то что играть, рядом стоять было противно. Сопливая ябеда, та постоянно ковыряла указательным пальцем в носу, при этом широко открыв рот. Даже теперь, спустя столько лет, Анне Алексеевне было про-тивно это вспоминать.
В Благовещенске всё было по-другому. Небольшой городок, в который её маменька ехала с большими сомнениями и неудовольствием, оказался местом очень даже приятным и, что самое главное, свободолюбивым. Это чувствовалось во всём. В том, как общались между собой папины сослуживцы, как вели себя с ней её подруги по гимназии. Да просто— как общались с ней, дочерью губернатора, первого человека в области, приказчики в магазинах и лавках: уважительно, но без подобострастия.
Девушке нравились улицы города. Она их сравнивала с улицами европейских городов, одновременно отождествляя и те и другие с человеческим характером. Улицы в Европе петляли, изобиловали резкими, неожиданными поворотами, тупичками, повторяя внутренний мир их жителей, людей закрытых, живущих в самих себе и только для себя. В Благовещенске улицы подкупали прямотой, открытостью, и даже некоторой незащищённостью. По ним можно было всегда, в любое время года, лететь в дрожках, соревнуясь с ветром, издалека видя конечную цель стремительного путешествия и не боясь того, что можешь кого-либо сбить. Вот и сегодня она хотела просто проехать по любимым местам, по тем магазинчикам, в которых выставлялся товар из Китая.
Вывернув на Зейскую улицу, дрожки Анны Алексеевны набрали нужный темп и понесли свою госпожу к лавкам. Анна Алексеевна откинулась на спинку сиденья, с наслаждением вдыхая свежий, ветренный воздух, но тут все её мысли были вмиг перестроены неожиданным обстоятельством. Как только дрожки пересекли Семинарскую, их, обдавая пылью, обогнала повозка, запряжённая парой гнедых, столь знакомых всем кучерам города. Анна Алексеевна вскинулась с места:
— Игнат, что это было? — крикнула она кучеру, закашлявшись и отмахиваясь от пыли.
— Не что, а кто, ваше благородие, — кучер повернулся в сторону хозяйки. — Девица Мичурина чудит. — На лице кучера Игната проявилась самодовольная ухмылка.
— Что сие обозначает? — Анна Алексеевна недовольно дёрнула плечиками.
— Так то, что Полина Кирилловна, мабуть, дюже захворали.
— Чем?
— Да есть такая хвороба, Анна Ляксевна, в народе по-разному прозывается — присуха, зазноба ли.
— Что ты говоришь? — Анна Алексеевна с любопытством приподнялась на ножки. — И кто он? Может, тебе и это известно?
— Известно, может, и нет, а предположение имеется. — Игнат теперь развернулся к хозяйке всем своим крупным телом. — Вчера мне возничий вашего гостя рассказал… Перед тем как ехать к вам, его молодой хозяин имел желание отобедать в «Мичуринской». Да только ему помешали в этом намерении. Некий штабс-капитан из казарм. Половой из ресторации видел, как ваш вчерашний гость сгоряча вогнал в стол промеж пальцев того самого господина военного столовый нож. Тот ажно белее скатерти стал.
— Госпожа Мичурина там тоже была?
— При ней-то всё и приключилось. Как мне сказал кучер, она во все глаза смотрела на вашего гостя и оторвать-то очей от него не могла никак.
— Это ты, Игнат, уже выдумываешь. — Анна Алексеевна вновь опустилась на сиденье.
— Может, и так, — нехотя согласился кучер. — Только не я, а ейный кучер. Или половой. — Игнат привстал с козел и посмотрел вперёд. — А всё-таки не в себе она! Сами посудите, барышня, куда в такую рань помчалась? Не на свиданку же.
— Откуда мне знать? — попыталась отмахнуться Анна Алексеевна. — Может, в лавку спешит, по указанию отца.
— А нет там мичуринских лавок. И никаких нет, — тут же заметил Игнат. — А вот казармы имеются. — Кучер присвистнул.
Анна Алексеевна даже не заметила, как повозка тронулась с места. Теперь ход её мыслей поменял направление. Вот как, оказывается господин Белый умеет с ходу очаровывать девичьи сердца! Она, конечно, обратила внимание на поведение молодого человека в магазине Кун-ста и, естественно, поняла причину его робости. Девичьему глазу приятно было видеть неуверенность в серых зрачках молодого мужчины. И не только в глазах, но и во всём поведении. Впрочем, как и папеньке, который прикинулся туповатеньким дворянином, над чем они вчера от души посмеялись. Но чтобы господин Белый сумел покорить сердце дикарки Мичуриной, о поведении которой Анна Алексеевна много слышала, поверить невозможно. Сплетни, решила Анна Алексеевна.
Но Игнат прав: в той стороне, кроме жилых домов и казарм артиллерийского полка, более ничего нет! Значит, дикарка могла поехать только к воинской части.
— Игнат, — Анна Алексеевна окликнула кучера. — Правь к Гостинодворскому базару.
— Так ведь закрыто еще! — удивился кучер.
— Ничего, — быстро отреагировала дочь губернатора. — Попрошу Коротаева, он мне лавку раньше откроет. И давай побыстрее.
Полина Кирилловна оглянулась на губернаторские дрожки и чувство гордости переполнило её. В кои — то веки простые смертные утирают нос дворянскому сословию. Так и надо! Кто стоял у основания города, в самых его истоках? Они — Мичурины. Кто открыл первым торговлю в губернии? Опять же дед её, Мичурин. Кто первым завёл торговлю с китайцами и выгоду в том имел немалую, подчас рискуя головой? Отец её, Мичурин Кирилла Петрович! А эти кто такие? Много их тут перебывало. Приедут лет на пять — семь, по «велению государеву», побудут, вновь в милость попадут, и поминай, как звали. А Мичуриным здесь жить. Ждать новых генералов, с дочками, да сынками. И вновь спины гнуть. А во имя чего?