— Смотри, ты видишь среди них хотя бы одного не китайца? Лично я — нет. Кто из них начал первым драку?
Старик даже не посмотрел в окно. Он вытер рукавом рубахи разбитые губы и молча смотрел подслеповатыми глазами куда-то мимо следователя.
Селезнёв влетел в дверь без стука.
— В чём дело? — вскипел Кнутов.
— Наш околоточный, Никодимов, скончался в пролетке. Не довезли, бедолагу, до госпиталя…
Кнутов перекрестился, после поднял стул, поставил перед стариком и оседлал его.
— Словом так, ходя [3] . Ты в вашем говняном Китайском переулке один из старейших. Ведь так?
Старик продолжал сохранять молчание.
— Так! — ответил вместо него Кнутов. — А потому слушай. То, что вы своих помордовали, ваше дело. А вот то, что убили слугу закона, нехорошо. Сам понимаешь. Кто-то должен ответить перед судом. Даю тебе десять минут, сам виновного выберешь…
Старика продолжало трясти.
— Мои люди никого не убивали.
— Верю. А что я скажу начальству? Мол, случайно всё произошло, и давайте об этом забудем? Нет, старик, так не пойдёт. Начальству нужен убийца. И ты мне его дашь! Селезнёв!
Младший следователь, казалось, ждал приказа, настолько быстро явился перед очи Кнутова.
— Возьми пацана. Пока мы дедушкой пообщаемся тут-с.
Кнутов никакого другого смысла, кроме того, чтобы Селезнёв провёл простой допрос, в свои слова не вкладывал. Но старик понял его по-своему и, упав на колени, заголосил:
— Не нада, насильника. Не виноватая он. Ли не виноватая. Китайска всё сделал. Не наса китайска. Приехал вот столько дня назад, — старик показал два пальца и сбивчиво заговорил о каком-то пришлом китайце, который хвалил хунхузов [4] с той стороны Черной реки, а старики его слушать не хотели. Но молодые — глупые, что с них взять…
— Два дня назад, говоришь? С той стороны, что ли?
— Не знаю, — старик быстро закачал головой.
— Может, поездом приехал?
— Может. Не знаю.
— «Может!», «Не знаю!» — вспылил, передразнивая старика, Кнутов. — И это он убил нашего околоточного?
— Он, насяльника, — китаец тяжело выдохнул. — Сам видел.
— Чем убил?
— Ножиком, — китаец показал на коробок спичек, забытый на столе хозяевами. — Ножик тонкий, как спичка.
«Шило», — догадался Анисим Ильич. Китаец с шилом — любопытная комбинация.
— Он ударил околоточного перед дракой?
— Нет. Сначала он ударил рукой меня. Ли заступился. Он ударил Ли. Потом, когда все стали ударять, он ножик… как спичка.
— И куда подевался твой тот китаец?
— Не знаю. Бежал, — старик испуганно смотрел прямо в тлгзг, Кнутову.
Тот чувствовал: китаец недоговаривает. Но не мог понять: зачем? Нет резону врать-то. У него в Благовещенске всё налажено, устоялось. Зачем менять, пусть не всегда сытую, но спокойную жизнь на непокой? Не напрасно именно у них считается самым страшным проклятием, пожелание «чтобы ты жил в эпоху перемен!». Нет, старик перемен не хочет. Но зачем-то же врёт?
Приют они незнакомцу дали. А как не дать? Одной крови. И речи его слушали. А может, он к бунту подстрекал? Старик толковал, что незнакомец хунхузов с той стороны нахваливал? Может быть, в этом кроется причина? За золото такой сшибки у китайцев бы не вышло, золото — дело семейное, оно любит тишину. А вот политика до такого довести может! Старик сказал, китаец приехал. Откуда? Если б через Амур, однозначно бы таможня знала. Она чётко отслеживает, кто прибывает на наш берег и кто возвращается обратно. На руке у китайцев, не имеющих документа, ставят специальную чернильную метку. Прибыл — поставили. Убываешь — проверили. Ежели, не дай бог, кого-то не хватает, начинаются поиски. Такие случаи уже бывали: находили и розгами память вправляли… А вот на переправе, чуть выше Стрелки, таких проверок нет. Хотя паспорт, или какой другой документ, пусть и поддельный, у него должен быть. Однако Кнутов доселе не слышал о китайце, который бы мог сам подделать паспорт Российской империи. А если — никакого паспорта? Просто китаец приехал с кем-то, в качестве слуги? Кто спросит документ у слуги, если тот идёт рядом с хозяином? А отсюда выходит что? Заговор?!
Селезнёв вторично ворвался в комнату, где расположился Кнутов:
— Анисим Ильич, господин полицмейстер прибыли.
Анисим Ильич ругнулся, кивнул китайцу, чтобы тот вышел в сенцы, поднялся, оправился: перед начальством следовало показаться аккуратным, как оно любит и требует.
Станица пред взором Белого открылась далеко за полдень. И неожиданно. Едва они по скользкой вязкой дороге с трудом вползли на бугор, за протокой, напоминающей хомут, явилось добротное казачье село.
— Марковская, — кивнул в сторону поселения кучер.
Поселение вид имело справный, зажиточный даже по меркам губернии. Дома большие, основательные, вырубленные из бруса, с небольшими окнами-бойницами, с крышами под кровельным железом. Такого достатка Олег Владимирович не видывал в российских глубинках. Станицу с трёх сторон окружал плотный, бревно к бревну, ростом в полтора человеческих роста, частокол. Попасть в поселение можно было двумя путями. Либо через мощные, окованные железом створки ворот, охранявшиеся караулом из двух казаков. Либо со стороны Амура, поднявшись по крутой, деревянной лестнице из цельных брёвен, соединявшей станицу с небольшой пристанью, предназначенной для маленьких речных судов.
Караульные под деревянным навесом при въезде молча раскрыли створки ворот, пропустили без каких-либо вопросов, даже документы не спросили. Только проводили скучающим взглядом и вновь принялись лузгать семечки, ловко сплёвывая шелуху на землю. «За такое несение службы следовало бы сопроводить караульных под стражу — суток на пять. Да так, чтобы они там не отлёживались, а занимались делом двадцать часов в сутки!» — Белый начал злиться на порядки в станице.
Дрожки медленно катили по широкой улице, распугивая кур, свиней и гусей, до того мирно ковырявшихся в грязи. Из окон некоторых домов на Белого смотрели любопытные хозяйки. Впрочем, недолго. Сей факт говорил о том, что в станице чрезмерное любопытство не приветствовалось.