— А что они с Кулиш не поделили? Савицкого? — заинтересованно спросил капитан.
— Да всё они не поделили! — махнула рукой хористка. — У них же голоса одного плана, а премьеру ведь кто-то один петь должен! Сечешь проблему? Вот потому Белько всегда во втором составе, если не в третьем! У Савицкого, кроме любовницы, еще и жена имеется. Голос потрясающий, и тоже хочет, чтобы поклонники о ней не забывали. А что? Имеет полное право, хотя и возраст… И болеет часто Лариса Федоровна, — с неожиданной теплотой в голосе сказала Алина. — Но если уж она поет, то… это нужно слышать! А Кулиш… что Кулиш? Она ни со Столяровой, ни даже с Белько и стоять рядом не могла. И сама это знала. И бесилась от этого, сцены устраивала, все на ушах вечно стояли от ее фокусов. И еще Оксаночка знала, — хористка многозначительно улыбнулась, — что Савицкий ее бросит, если Аня Белько его хотя бы пальчиком поманит. И вечно ему то истерики закатывала, то бегала за ним везде… Да какой мужик это выдержит? Удивляюсь, что он ее раньше в Бобруйск не послал, даже странно, если честно… Не пойму, чем она его и держала. В театре столько тела молодого, а если ему еще и талант был нужен, так тоже имеется. Та же Людка Сегенчук. Да и Женька Богомолец вполне ничего, веселая, общительная и не строит из себя диву, как Кулиш покойная. Я тебе скажу, в театре куда потише стало после того, как она умерла! Я думаю, что и Савицкому тоже полегчало.
— А что ж сам Савицкий Белько зажимает, если у нее такой голос… выдающийся? — поинтересовался капитан.
— Он за ней ударял… даже вроде бы серьезно, а она его отшила. Ну, может, и несерьезно, не знаю… Я ж говорю, это еще до меня было. Но народ шептался, будто все дело было в том, что Анечка наша слишком гордая и без заячьих концертов в свою честь лечь под него не захотела. Хотя Савицкий оч-чень даже ничего. И бабы сами за ним табуном бегают, а не ждут, пока им серенады под балконом петь начнут! Я ж говорю, что она дура. Причем самая худшая из дур — дура с принципами!
— А давно это было? — осведомился капитан.
— Точно не помню, но давно. Но что было, так это, как сейчас говорят, сто пудов. У моей мамахен глаз-алмаз. И вообще, я тогда еще в училище училась, но у нас дома с месяц только об этом и толковали. Мы ж прям тут рядом живем, и у нас постоянно весь оркестр ошивается и половина кордебалета в придачу. А тут — событие сезона! Савицкий вроде на Белько сразу глаз положил, как только она в театр пришла. Ну а Кулиш со своими закидонами ему к тому времени, я думаю, уже надоела.
Игорь Лысенко тоже сразу положил глаз на Аню Белько, но… она и его вежливо отшила, в этом капитан должен был себе признаться.
— Савицкий все бы для нее сделал, а она шанс, который, может, только раз в жизни бывает, своими собственными руками уничтожила. У Савицкого на самом деле связи — извини-подвинься! Не детский сад. Половина театра на нем держится. Ты думаешь, на какие деньги он сейчас «Измайлову» ставит? Из бюджета, что ли? Из бюджета на новый занавес даже не дают! А у него спонсоры есть. Потому что он классный режиссер на самом деле, если ты не знаешь. Но самолюбивый просто до ужаса.
— А почему Белько в другой театр не перешла? — наивно спросил капитан.
— А сколько их, театров? — Хористка прищурила глаза. — Театр — это тебе не бакалейный магазин! У нас в городе оперный — только один, хотя и городишко вроде не маленький, под два мильёна будет. Не по кабакам же ей, в самом деле, шансон петь? Или в оперетте ногами дрыгать… Ну, я лично против оперетты ничего не имею. Однако мне воспитание не позволяет об оперетте даже заикаться, сожрут дома на фиг, хотя я бы и пошла. Я бы там с моими данными точно примой стала! Но предки обнимутся, скажут «ах!!» и дружно умрут. Оно мне надо? Я у них одна. Может, Белько и правильно делает, что замуж выходит. — Алина покачала головой. — Если муж крутой, он сам ее продвинет. Знаешь, как говорится, бабло всегда побеждает зло. А Савицкий в последнее время ее в театре держал только обещаниями. Она Татьяну в «Онегине» спела… я не слышала, гриппом заболела не вовремя, так предки говорили — что-то потрясное. Мамахен всю виолончель слезами замочила, чувствительная она у меня. А Савицкий ее с партии снял и Татьяну отдал Сегенчук. Почему — никто не знает, а у него никто и не спрашивал, попробуй спроси! Вообще никогда петь не будешь, дадут тряпку, с барабана пыль вытирать! Потом еще, совсем недавно, он пообещал Белько Леонору в «Фиделио». Она даже на генеральном прогоне спела, а он, гад, в последний момент поставил на премьеру Ларису! Ну, при всем моем уважении к Ларисе Федоровне… Она, конечно, певица экстра-класса, но надо же знать, когда на сцену выходить, а когда лучше уступить! Даже если очень хочется… И вообще, представляешь себе сто пятнадцать килограмм окороков в панталонах?
В ответ на недоуменный взгляд капитана собеседница пояснила:
— Леонора, главная героиня, там в мужском костюме. Средневековая такая одежка, с короткими штанишками. Уматные такие штанцы пузырями, и с бантиками… Анька Белько в этой фигне смотрелась на сцене просто отпад, ну а Лариса Федоровна… короче, это нужно было слушать, а глядеть было страшно. Ну просто волосы дыбом. Причем по всему телу. Да… Если честно, на месте Белько я бы уже давно дверью хлопнула, да так, чтобы в нашем театре любимом лепнина поотпадала!
Лысенко, похрустывая чипсами, молчал, чтобы переварить все только что услышанное.
— А знаешь, мне иногда кажется, что она делает совсем не то, что ей хочется, — неожиданно изрекла Алина.
Капитан удивленно взглянул на собеседницу.
— Это как?
— Это когда она недавно объявила, что замуж выходит и поет последний сезон. И лицо у нее такое радостное было, а взгляд такой… тоскливый. Я вся в мамахен пошла, у меня тоже глаз-алмаз. Поэтому мне лично кажется, что Аня Белько врет. На самом деле уходить из театра она не хочет. Просто ей все равно здесь ничего не светит. Савицкий злопамятный. Поэтому он скорее Богомолец примой сделает — разумеется, второй после своей жены. Или Сегенчук. Хотя она совсем не в его вкусе…
— А Белько в его вкусе?
— У Белько все есть — и внешность, и голос… Сказочный голос, — задумчиво произнесла хористка и криво улыбнулась. — Если иметь такой голос, можно все себе позволить. Даже замуж выходить, — неожиданно и горько закончила она.
Из дневника убийцы
В детстве, наверное, каждому кажется, что на тебе остановился перст Божий. Все у тебя получается, все тебя любят. Куда девается эта любовь, когда человек вырастает из нежного возраста? Неужели ее хоронят вместе с теми, кто любил тебя больше жизни? Мы лишаемся любви, мы теряем ее — кусок за куском, часть за частью… И она уходит — вместе со старыми друзьями, неверными любовниками, мужьями-предателями… И рано или поздно наступает самый горький день твоей жизни, когда у тебя не остается ничего…
Недавно был как раз такой отвратительный день, когда мне казалось — никто меня не любит, никому я не нужна. Не было сил ни на что… Пришла домой… Закрыла дверь в комнату и отгородилась ею от мира… Хоть сама понимала, как это наивно и глупо. Вокруг — пыль, все разбросано… Всю неделю руки не подымались прибрать. Выключила свет и поставила свою любимую вещь — 29-ю сонату Бетховена в исполнении Юдиной. Запись эта очень старая, еще бабушкина, редкая вещь. Сделал ее один меломан, записал на японской профессиональной аппаратуре еще тогда, когда я пешком под стол ходила. Из-за этой записи я и храню старый катушечный магнитофон, каких ни в одном доме уже не сыщешь. Он живет у меня много лет, и я не снимаю с него единственную оставшуюся в живых магнитофонную ленту с записью бетховенской сонаты. Это просто чудо, что за столько лет она не посыпалась и не затерлась. Когда мне особенно плохо, когда кажется: да провались все и вся в тартарары! — я ставлю эту божественную вещь, и все тридцать семь минут, пока звучит эта неземная музыка, у меня текут слезы. Но слезы эти уже не злые — нет, с каждым звуком они становятся светлее, тише. И к концу сонаты наступает какой-то душевный катарсис. И как раз в тот момент, когда я сидела зареванная в темной и грязной комнате, появился он. Меньше всего в этот момент я хотела бы видеть именно его. Я не знаю, зачем он ко мне приходит — ведь между нами давно все кончено! Или даже так: всё между нами даже не начиналось! Я не люблю его визитов. Иногда я даже выключаю свет — делаю вид, что меня нет дома. Я знаю, что он смотрит снизу на мое окно, прежде чем подняться, так что эта уловка иногда срабатывает. Но вчера он сразу понял, что я здесь — по музыке из-за двери… К тому же, наверное, я ее не заперла. Я слушала Юдину, и слезы текли по моему лицу беспрерывным потоком. Он сел рядом, и некоторое время я чувствовала, что мы — одно целое. Пока он не потянул меня за руку и не сказал: «Ладно, хватит уже». Я с ужасом поняла, что мы с ним совсем, совсем разные… и не родные. И никогда мы не будем родными, проживи рядом хоть тысячу лет. Очевидно, он наблюдал за мной, потому что на его лице жалость поочередно сменялась удивлением, затем утомлением, а потом и вовсе брезгливостью. А я все плакала, плакала и не могла остановиться. Пока он не поднялся и не сказал: «Знаешь, театра мне хватает и на работе!» Хлопнул дверью и ушел.