– Мне… мне! – зло шептала она, все утираясь платком с ненавистным запахом, который промок уже насквозь. – Жене самого… самой… Липчанской!
– Да сядь же ты! – Раиса бесцеремонно дернула ее за руку. – Угомонись! Это ты там, у себя, жена самого Липчанского. Подумаешь, Липчанская! Сюда и не такие приезжали. Здесь мы все просто бабы. Несчастные бездетные бабы. Нам для счастья чего не хватает? Ребеночка. Вот мы за ним сюда и едем. Слышь, Ад, обед скоро. Ты горячку-то не пори. Пообедай, подумай, а потом, если хочешь, и поезжай.
– Я не хочу есть.
– Ну, я тоже не хочу. А знаешь что, подруга? Выпьем-ка мы с тобой сейчас партейного вина, сядем рядком да поговорим ладком…
Двигалась Рая плавно, красиво, да и телом была такая же плавная – полное тело ее, казалось, состояло не из поставленных друг на друга шаров, как у иных полных женщин, а из каких-то мягких, гармонично перетекающих друг в друга линий. Царственным жестом она достала из тумбочки бутылку портвейна, два тонких стакана, коробку шоколадных конфет. Ловко разлила жидкость, сунула стакан в руки Арине:
– Пей!
Та, длинно всхлипнув напоследок, послушно, как маленькая девочка, отхлебнула.
– Кто ж так пьет! Эх, горе ты мое горькое! Слезки-то утри… вот так… – Рая осторожно промокнула глаза товарки. – Ну давай, подруженька… Ты чего сюда приехала? За ребенком? Ну так давай с тобой выпьем, чтоб уехала отсюда с тем, за чем приехала. Пей до дна… Давай, давай… – подталкивала она соседку под локоть, пока вся жидкость из стакана не перетекла в Арину.
– Мы зачем сюда приехали? За чем приехали, с тем и уедем, – приговаривала Раиса, снова разливая в стаканы «партейное вино». – Ты что, думаешь, я по жизни такая блядь? – Черные глаза Раисы, блестящие после выпивки, уставились прямо ей в лицо. – Или мне приятно по кустам, как шалашовке какой, шариться? Эх, Адка… Жизнь, подруженька, такая штука – или ты ее, или она тебя.
Арина только вздохнула. До сих пор она всего лишь плыла по течению жизни, которая сама, похоже, знала, к какому берегу прибить лодку со своей подопечной. До сегодняшнего дня жизнь сама выбирала за нее… и почти никогда не ошибалась. Быть может, эта Раиса также оказалась у нее на пути не случайно? Как в свое время Леонид Ногаль, бухгалтер Василий Степаныч, бригадир, который послал ее в медпункт, чтобы на дороге она встретила свою судьбу. Но, прежде чем они со Сташей встретились, была боль и от предательства, и от зазубренной стали осколка… Что, если и сегодняшняя боль – только преддверие нового счастья? Внезапно ее захлестнуло острое желание иметь своего, родного, собственного, одной ей принадлежащего ребенка: по всему санаторию были развешаны плакаты, на которых мать с умиротворенным лицом склонялась над мирно спящим младенцем. Она проходила, не замечая этих навязчиво-сладких изображений. Но сейчас вдруг ей показалось, что ничего прекраснее в своей жизни она не видела. Держать на руках маленькое теплое тельце… баюкать его, кормить… Какое это блаженство… Растить продолжение себя самой… свое будущее… Действительно, еще несколько лет, и она постареет, Сташа тоже, и что они будут делать вдвоем в огромном доме? Он так надеется…
– Ты со своим сколько живешь?
– Четыре года, – тихо ответила Арина.
– Это он тебя сюда послал?
– Да.
– И что ты ему скажешь, когда домой явишься? Что он сам виноват? Думаешь, он тебе поверит? Да и не скажешь ты ему ничего! – сделала правильный вывод Раиса, торжествующе хлопнув по тумбочке ладонью.
Арина сникла. Действительно, не скажет она Сташе такое… уж лучше она соврет, что это она не может иметь детей. Но ведь он сам ходил с ней в последний раз к врачу, и та заявила, что Арина вполне здорова… что требуется только отдых и небольшое лечение… И теперь ничего не остается, как…
Раиса сидела напротив и с сочувствием наблюдала, какие нравственные мучения претерпевает эта женщина, соседка по комнате. Нелегко ломать собственную порядочность, если она у тебя есть, конечно… Да и гонору у Адки чересчур много – жена она, видите ли, самого Липчанского! Однако не зря Раиса сделала неслыханную для женщины карьеру – была культмассовым сектором и третьим секретарем райкома, – видела всех насквозь и знала, кому, что и когда сказать.
– Да, Адочка, такие-то дела… Вот и я так же терзалась поначалу. Как я к своему-то директору завода вернусь? Что я ему скажу? Да и зачем такое говорить? Когда и промолчать умнее. Они ведь какие у нас – гордые… и глупые! По дурочке такого натворят – двадцать умных потом не растолмачат. Да и мужиков теперь мало осталось, их беречь надо. Это нас, баб, как грязи… – Раиса махнула рукой. – Но страшно, подруженька, даже не это. Страшно то, что другая найдется, похитрее, поухватистей, окрутит твоего, перепихнется где-нибудь да и принесет: здрасьте-пожалста, ребеночек от вас, не припомните ли? И кому он поверит? Тебе поверит, что у него детей быть не может, или курве этой бесстыжей? Я тебе, Адка, рубль за сто даю – ей! Потому как у мужиков самолюбие – оно из того же самого места растет, что и… А мозги… мозги у них отдельно, сами по себе. Пей! – Раиса снова наполнила стаканы, и в этот раз Арина выпила вино самостоятельно. Подумала, взяла из коробки конфету, надкусила.
– Вот и умница, – похвалила ее соседка. – И хорошо, что здесь нас никто не знает, кто мы такие, откуда… никому мы здесь не нужны. Я-то с самого начала догадывалась, что и как, я ведь два аборта до того, как своего-то охомутала, сделала. А тут три года живем – и ничего. Сначала грешила на себя, мало ли, может, после абортов? Хотя хорошо делала, все чисто, и не у фельдшерицы какой, а у врача настоящего. Понимала, что экономить на себе нельзя, здоровье-то, оно дороже. Даже с обезболиванием делала! – гордо добавила она. – Да, но сомнения все же одолевали, мало ли что?.. Поэтому все-таки к врачу пошла, но не к тому, к другому, в область ездила, в платную поликлинику. У нас-то городок маленький, а ну как слухи бы пошли? Не расхлебаешь потом… Это здесь они язык за зубами держат, а наши… Ну, про меня, может, и поостереглись бы сплетничать, но лучше было не рисковать, вот что я тебе скажу. Да, так поехала я, значит, в область. Анкетку ихнюю в регистратуре заполнила, написала, что учительница в школе, на всякий случай. Ну, осмотрели меня внимательно, анализы там всякие взяли. Через неделю явилась я снова, врачиха мне и говорит: здоровы вы полностью, можете иметь детей, мужа теперь своего ко мне пошлите. Щас, нашла дуру. Или детдомовского, говорит, возьмите, сделайте доброе дело. Что ж, детдомовского-то можно, вон сколько их осталось, посмотришь – сердце кровью обливается. Да ведь своего до смерти хочется, кровинушка-то своя всегда лучше! У нас городок маленький, все друг друга знают, – повторила она, задумчиво вертя в руках рубиново поблескивающую жидкость. – Там не погуляешь. Быстро все пронюхают и доложат. Да и не хочу я там. А здесь, если договориться полюбовно, то всегда можем устроиться: сегодня комната моя, завтра – твоя. Или как скажешь… Да и не нужна мне эта комната, у меня, если честно, есть где. Я-то второй месяц тут с одним. Можно надеяться… У меня уже три дня задержка, а раньше всегда было как часики. Да я знаю – если тошнит и на рыбу жареную в столовке смотреть не могу, значит, все в порядке.