– Алена, успокойтесь, – сочувственно проговорил Денисов, осторожно обнимая ее за плечи. – Ну, не повезло нам с вами, второе дежурство – и смерть. Может быть, уже хватит впечатлений набираться, пора передохнуть немного?
Он не понимал! Она тоже понимала не до конца, но должна была об этом хоть кому-то сказать.
– Вы что, не слышали, что он говорил, этот человек? – с трудом выдохнула Алена. – Он кодировался! Кодировался два месяца назад! И сегодня он умер. А те люди, которые умирали в пятницу? Я слышала потом, вечером, статистику по телевизору: не меньше пяти случаев самоубийств! Помните? Тот, который сбросился с балкона, – кодировался от алкоголизма. Поливанов, который убил себя ножом, – он тоже кодировался от курения! Еще кто-то… Я уверена, что, если бы точно разузнать, оказалось бы, что и тот, кто под трамвай кинулся, тоже кодировался… И Нонна, Нонна!
– Какая Нонна? – спросил Денисов, который по-прежнему ничего не мог уразуметь и смотрел на трясущуюся Алену чуть ли не испуганно.
– Это знакомая нашей Светы. Она кодировалась от алкоголизма два месяца назад. И Калужин – тоже два месяца назад! Два месяца! Да! И по телевизору говорили… вспышки самоубийств – через два месяца! Тут есть закономерность, есть!
– Калужин умер своей смертью, – сочувственно вглядываясь в ее лицо, проговорил Денисов. – Вы это сами видели.
Он привлекал Алену все ближе и ближе, и вот она прижалась щекой к его халату, а его прохладные пальцы осторожно ерошили ей волосы на затылке.
Ей было страшно, ей было жутко и тошно от того, что сложилось в голове, однако при всем при том хотелось стоять так, не двигаясь, чувствуя его руки на своем теле, греясь его теплом, вдыхая его запах.
Как странно – в самый жуткий момент жизни вдруг понять, что тебе нужен именно этот человек… Странно – думать о возможности или невозможности счастья, когда люди кругом умирают от чьего-то злодейства.
От злого умысла? От сознательного преступления? Или просто от самонадеянной дури черт знает что возомнившего о себе колдуна-самоучки?..
– Алена, вы сами не понимаете, что сейчас сказали, – перебил ее размышления шепот Денисова. – Знаете, как говорят, – опасно искать ученым взглядом то, чего бы найти хотелось! Такие страшные домыслы! Калужин умер от отека легких, который внезапно развился на почве крупозного воспаления. Он этот отек спровоцировал тем, что спустился вниз, дверь нам открыть. Вдобавок этот его микроинфаркт… А вы невесть что нагородили, вон как себя завели. Нельзя так, милая. Не надо! Следует себя беречь! Жизнь по большей части бессмысленна. А вы пытаетесь найти в ней порядок, закономерность. И только изводите себя напрасно. Это ваша профессия накладывает отпечаток…
Алена отпрянула:
– При чем тут профессия? Калужин фактически сам себя прикончил, потому что вовремя не обратился к врачу. И вы же сами сказали: он спровоцировал отек легких тем, что спустился вниз, дверь нам открыл. Это тоже самоубийство, только не явное, а скрытое, непрямое!
– Денисов! – послышался Любин голос. – Тебя тут зовут срочно, слышишь?
Денисов разжал руки так поспешно, словно только и ждал этого крика. Лицо его, только что смягченное тревогой, вмиг сделалось по-прежнему резким, напряженным. Он ушел, даже не взглянув на Алену, и она сама обхватила себя руками: словно бы подуло со всех сторон!
– Может, хватит маяться дурью и вешаться человеку на шею? – послышался угрюмый голос за спиной.
Алена, обернувшись, дикими, испуганными глазами уставилась на Виктора Михайловича, неслышно подошедшего сзади. В руках у него была монтировка и промасленная ветошка. Наверное, он что-то ремонтировал.
– Что? – тупо переспросила Алена. – Что вы сказали?
– Что слышала! Смотреть противно, корчишь из себя… Шерлок Холмс в юбке! Нагородила хе…ни какой-то, а все лишь бы с мужиком потискаться. Еще чуть-чуть – и в штаны к нему залезешь. Посмотри на себя, ему тридцать пять всего, ты его лет на десять старше! У него ребенок маленький, жена молоденькая, красивенькая, сама докторша, из докторской семьи, и брат ее врач знаменитый… Чего ты к ним лезешь? Куда лезешь?! Писа-тельница!
И Суриков добавил такую рифму, что даже мат Денисова в машине показался детским лепетом.
Алена задохнулась. Кровь прилипла к лицу – даже щеки защипало! Кое-как справилась с дыханием, с голосом. Все это еще надо пережить, но – через некоторое время. Сейчас главное – сохранить достоинство.
Она смотрела в полные ненависти глаза шофера. Ужасно хотелось заплакать, но этого уж точно нельзя было себе позволить. Надо бросить что-то такое… уничтожающее! Чтоб убить хама на месте!
Повела глазами на монтировку:
– Это вы для меня припасли? Не стоит пачкать руки в крови, я и так ухожу.
– Наконец-то осчастливила! – хмыкнул отнюдь не уничтоженный, вполне живой и торжествующий хам и сплюнул Алене под ноги.
Мы повернули под лестницу и оказались в просторной гостиной или столовой, мне затруднительно было определить. Более всего эта комната напоминала то, что в современном обиходе стали называть холлом. Это зал, заставленный мебелью без особенного назначения, а просто как бы для того, чтобы показать пристрастия хозяйки. Основным пристрастием Евлалии, как мне показалось, было посиживать в неудобных, слишком высоких или слишком низких креслах и смотреться в зеркала. Их было не меньше десятка, как висячих, так и трюмо, а также качающихся в неких забавных стояках, и оттого чудилось, что гостей в комнате тоже добрый десяток, и все они – кряжистые, невысокие, очень широкоплечие и лысые мужчины, одетые весьма вольно – в штучные пиджаки светло-песочного цвета. На самом же деле, как вскоре выяснилось, это был всего лишь один господин, с трудом выползший при нашем появлении из приземистого, напоминающего раскоряченную лягушку кресла. Каждое его движение сопровождалось ощутимым запахом карболки [16]. Вот уж правда: доктора за версту учуешь.
– Господа, извольте познакомиться, – капризным, чуточку насмешливым голоском произнесла Лалла. – Сосед мой, доктор медицины Виллим Янович Вильбушевич. А это – мой старинный и очень близкий приятель Жорж Смольников, служащий пароходной конторы «Кавказ и Меркурий». Также и невеста его, девица Ковалева.