С трудом усмирив брезгливость, я заставила себя обшарить карманы жакета. Что-то хрустнуло, какая-то бумага… Записка!
Я вскочила, подбежала к божнице и при неярком свете лампадки развернула листок.
«Милостивый государь, вы, видимо, не желаете понять, что намерения мои очень серьезны. Сумма, мною названная, для вас ничтожна. Что значит по сравнению с несколькими тысячами рублей ваше доброе имя и ваша честь, а также любовь вашей ветреной супруги? Не стоит упорствовать в гордыне, за нее можно поплатиться. Даю вам последний срок. Послезавтра деньги должны быть у меня, или печальная история Стефании Любезновой, а главное, истинная причина смерти вашего отца станут достоянием гласности. Вы сколько угодно уповайте на то, что бог видит правду. Ну, в его прозорливости вы могли убедиться во время расследования, которое для вас окончилось благополучно, хотя должно было завершиться каторгой! У меня есть все доказательства вашей, именно вашей вины. Или вы решитесь предать позору память вашего отца?
Уверяю вас, что я не шучу, а главное, больше не намерен давать вам отсрочки. Деньги должны быть у меня завтра, или…
Или вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
От души желаю вам принять разумное решение. В конце концов, это во имя вашей же пользы!
Всегда готовый к услугам. Ч. О. Милвертон».
Мгновение я тупо смотрю на подпись. Милвертон? Какое странное совпадение… Но ведь это фамилия одного из персонажей конандойловских новелл, отвратительного шантажиста, погубившего репутацию не одной высокопоставленной дамы. Его русский однофамилец (письмо написано по-русски, отличным, но, к сожалению, совершенно безликим каллиграфическим почерком) тоже пытался шантажировать какого-то мужчину…
Кто он? Кого шантажировали и чем? Какое отношение письмо имело к Наталье Самойловой и к ее смерти? Почему оказалось в ее вещах?
А… а не она ли та самая «ветреная супруга», о которой идет здесь речь? Но тогда, получается, письмо было адресовано ее мужу? Если не ошибаюсь, он умер несколько лет назад. Умер – от чего? Я не знаю. Но я знаю другое – письмо написано довольно давно, оно потерлось на сгибах, чернила – это видно даже при тусклом сиянии лампадки – немного выгорели.
У меня нет времени размышлять над этим письмом и разглядывать его. Я торопливо складываю его и прячу в самый надежный женский сейф – в лиф. Опять меня пронзает брезгливая дрожь, но овладеваю собой отчаянным усилием воли. Не до этого! Не до слабости! Надо срочно возвращаться к Лалле: меня могут хватиться и пойти искать. Еще не хватало…
Со всей возможной аккуратностью сворачиваю вещи и прячу в одну из корзин. Навожу под столом подобие прежнего порядка и уже поворачиваюсь к выходу, как вдруг возвращаюсь к кровати.
Зачем там шарилась Дарьюшка?
Руки мои ныряют под одну подушку, под другую…
Что такое? Какой-то металлический предмет! Медальон!
У меня в руках серебряный медальон. Тот самый, который я видела на груди Дарьюшки. Почему она сняла его? Какая опасность была в том, что его увидели бы на ее пышных персях? Загадочно…
Я снова подхожу к божнице и при свете лампадки разглядываю красивую, изящную вещицу. Горничные, тем паче кухарки таких обычно не носят. У них не хватает ни денег, ни вкуса. Их пристрастия распространяются на дешевенькие, но блескучие поделки из «самоварного» золота. А здесь настоящее произведение искусства. Может быть, это подарок? Чей? Например, благодарных хозяев?
Благодарных – за что?..
Нажимаю на пружинку, и медальон послушно раскрывается. В нем фотографический портрет. Портрет мужчины. Вернее, юноши. Ему лет пятнадцать-шестнадцать. Изумительно тонкое, изысканное лицо. Красив, как ангел, но это грешный ангел. Нет, на лице не видно следов порока, но глубина сомнения, которую можно увидеть в этих глазах, внушает страх. Это Люцифер накануне падения, истинно так!
Кто же он? Почему мне кажется знакомым это лицо? Нет, я никогда не лицезрела этого юноши – увидев его раз, уже не забудешь, но ощущение дежа-вю не оставляет.
Без малейшего угрызения совести прячу медальон в карман. Это не внезапный приступ клептомании: прямо или косвенно, но Дарьюшка замешана в убийстве, тут всякая мелочь должна быть подвергнута тщательному рассмотрению.
Однако задерживаться здесь больше не стоит. Рискованно. Все равно я узнала довольно для того, чтобы продолжить изыскивать улики против Вильбушевича и его кухарки. Надо срочно повидаться с горничной Лаллы, как ее там, Машей, что ли, узнать про клеенку – и, если мои подозрения подтвердятся, здесь завтра будут сыскные агенты, от острого взгляда которых ничто не ускользнет. Нюх этих ищеек никакой карболкой не перебьешь!
Выскальзываю из Дарьюшкиной каморки, крадусь через кухню, минуточку мешкаю перед входной дверью – не вернуться ли улицей? Можно сделать вид, что мною вдруг овладела жажда свежего воздуха… Но дверь у Лаллы, судя по всему, мне откроет Дарьюшка, а потом, когда она обнаружит пропажу медальона, не свяжет ли ушлая кухарка концы с концами?
И тут я спотыкаюсь на ровном месте. Подспудно меня тревожила фамилия, вернее, «псевдоним» шантажиста. Милвертон… Чтобы выбрать эту фамилию, надобно хорошо быть знакомым с творчеством Конан Дойла. Много ли таких людей я знаю? Одного, во всяком случае. Это Смольников.
Однако, хоть я его и на дух не выношу и презираю всем существом своим, глупо подозревать товарища прокурора в шантаже господина Самойлова. Прежде всего потому, что книжек Конан Дойла Смольников начитался лишь в последние два-три месяца, а этому письму несколько лет. Впрочем, есть еще один почитатель английского сыщика… вернее, был! Это убитый письмоводитель Сергиенко.
Боже мой… да ведь Сергиенко жил в Минске! Самойлова приехала в Нижний после смерти мужа из Минска! А что, если Милвертон – это именно Сергиенко?
Тогда на картину его жуткой гибели следует смотреть совсем под другим углом, чем глядели мы прежде.
Или я ошибаюсь, и Милвертон – не Сергиенко? Легче всего это будет установить, сличив образцы почерка. Но возможно сие только в прокуратуре.
Надо набраться терпения. Письмо у меня и уже никуда не денется. Медальон – тоже у меня. На все, на все вопросы постепенно сыщутся ответы. Например, на такой: как одежда Самойловой попала к Дарьюшке, бывшей кухарке ее брата?!
Все, сейчас думать надобно не об этом, а как вернуться на половину Лаллы. Я начисто забыла обратную дорогу!