Я всегда знала, что выбрала себе службу, которая мало кому может показаться радостной и легкой. При том при всем я считаю, что хорошо справляюсь с ней, а нервы у меня еще и покрепче, чем у любого мужчины. К примеру, я совершенно не падаю в обморок при виде мертвых. Однако, когда чуть ли не каждый день приходит известие о неопознанных трупах, даже и мне работа следователя начинает казаться несколько обременительной!
Сегодня поутру, когда я собиралась в присутствие, а Павла чистила мои ботинки, зазвонил телефонный аппарат. Надобно сказать, что совсем недавно по приказу градоначальника были телефонированы квартиры некоторых чинов прокуратуры, сыскного отделения и судебных следователей, в коем числе и моя. Меня очень радует сия техническая новация, однако Павлу она приводит в истинное содрогание. Заслышав трезвон, моя нянька начинает громко стучать зубами, переминается с ноги на ногу, закатывает очи с видом возведенной на костер христианской мученицы, под которой уже затлели дрова, поименно перебирает всех святых, а главное, роняет из рук все, что в эту минуту держит. Не могу описать, сколько посуды переколочено в нашем доме с тех пор, как на стенке прихожей воцарился пресловутый аппарат!
Между прочим, мне трудно осуждать Павлу… Я тоже нахожу нечто сверхъестественное в том, что звук человеческого голоса передается по проводам. И я, всегда считавшая себя просвещенной, лишенной каких бы то ни было суеверий женщиной, теперь втихомолку думаю: «Коли есть телефон, почему бы не быть черту?!» Честно говоря, я и сама иногда роняю вещи при звонке. Правда, не от страха, а от неожиданности. Так произошло и сейчас. Павла выронила щетку, которой наводила глянец на мой башмак. Сам башмак тоже выпал у нее из рук. В результате паркет в прихожей оказался выпачкан гуталином.
У меня же из рук вывалился портфель – и книжка, которую я туда засовывала. Собственно, книжек было несколько: тоненькие, в мягких обложках. Они веером разлетелись по полу. Я торопливо подхватила их и придирчиво осмотрела: не порвались ли? Дело в том, что книжки не мои. Вчера мне дал их Смольников.
Такой шаг он предпринял к примирению со мной. Наши отношения весьма охладели после того следственного опыта, который он устроил, едва не утопив безропотного городового. Но Смольников, надо сказать, относится к числу тех людей, которые не могут существовать, если не ощущают к себе всеобщей любви. Вряд ли он воспринимает меня как даму… то есть, к несчастью, во мне он видит именно женщину, а не дельного следователя, но я разумею – не воспринимает меня как женщину, достойную ухаживания, – и все же моя к нему явная неприязнь определенно мешает ему жить спокойно. Поэтому, зная о моем желании познакомиться с сочинениями некоего господина Конан Дойла, он и принес мне очередной выпуск «Приключений мистера Шерлока Хольмса». Это новеллы «Пестрая лента», «Серебряный», «Конец Чарлза Огастеса Милвертона». Я чрезвычайно много была наслышана о великом английском сыщике – преимущественно от самого Смольникова, который последние два или три месяца читает книжки английского сочинителя без отдыха, запоем, во всякое время дня и ночи, новые выпуски покупает немедленно и таскает их с собой. Он никому у нас в отделе проходу не дает, направо и налево расхваливая и самого Конан Дойла, и измышленного им героя. Стоило мне полюбопытствовать о качестве сей литературы, как Смольников выхватил из портфеля пять или шесть штук последних выпусков и щедрым жестом протянул мне. Я, разумеется, приняла эту трубку мира. Я могу сколько угодно продолжать считать Смольникова легкомысленным папильоном, однако мы работаем вместе, и наши личные отношения в интересах работы должны оставаться мирными.
Кстати, заодно о Шерлоке Хольмсе. Мне показалось, что детективные рассказы Конан Дойла ничуть не интереснее забытого французского романиста Габорио, а чудеса героя последнего – сыщика Лекока – не менее поразительны, чем подвиги Шерлока Хольмса. Однако Смольникову сказать об этом остерегаюсь. Боюсь, тогда мы опять поссоримся – и уж без примирения. Мою критику он сочтет оскорблением – и даже не себя лично, что было бы еще полбеды, а лучшего друга. Дело в том, что Смольников воспринимает господина Хольмса как лицо реальное и частенько предается мечтаниям о том, как поедет когда-нибудь в Лондон и нанесет визит дружбы в его квартиру на Бейкер-стрит. Восторги Смольникова разделяет письмоводитель прокуратуры Сергиенко, который, впрочем, и приохотил своего начальника к новеллам Конан Дойла. Такое впечатление, что Сергиенко вполне готов взять на себя роль доктора Уотсона при нашем нижегородском Хольмсе!
А впрочем, я отвлеклась. Вернусь к событиям дня.
Итак, зазвонил телефон, и после довольно громкого кваканья, которым обычно начинается всякий разговор, я услышала в трубке чей-то хриплый голос. Раньше, на заре развития телефонной связи, определить, кто говорит, не было никакой возможности: хорошо еще, если удавалось отличить мужчину от женщины. Однако прогресс не стоит на месте, и голоса в наших аппаратах сделались вполне членораздельны.
Оказалось, телефонировали со службы. Необходимо как можно скорей ехать на станцию: в одном из поездов обнаружен труп неизвестного. Сообщили, что брать извозчика мне надобности нет, потому что за мной заедет товарищ прокурора Смольников, за коим уже послали казенную пролетку. Меня предупредили, чтобы я вышла и ждала экипаж, но не во дворе, а на перекрестке: кучер новый, недавно нанятый, как бы не заблудился в наших Чернопрудных проулках!
Ну что ж – я ответила, что все поняла, обулась в ботинки, которые Павла тем временем дочистила, надела шляпку, взяла портфель, зонтик и отправилась на перекресток – караулить пролетку, размышляя о том, что Смольникову все-таки совершенно нестерпимо хочется помириться: вот даже заехать за мной предложил, хотя пролетка по рангу положена именно ему, чиновнику более высокого класса: мне обычно приходится нанимать городского извозчика…
К чему бы это? Не к дождю ли? Тем паче что погода нынче стоит премерзкая: моросит, пришлось открыть зонтик и задуматься о том, что не за горами осень. Скоро и Нижегородская ярмарка заявит о закрытии торга… В газетах все чаще встречаются объявления о продаже огромных партий товара с баснословными скидками. Разумеется, кому охота везти все это добро обратно!
Ждать пришлось недолго: вскоре зацокали по мостовой копыта. Высунувшись из пролетки, Смольников махал мне своим немыслимым шапо как ни в чем не бывало, словно и не пробегала между нами черная кошка. Однако обращенное ко мне румяное, с рыжими бровями и ресницами лицо кучера отнюдь не выражало ни приветливости, ни любезности, а одно только изумленное негодование. При виде этой физиономии, честно сознаюсь, я едва удержалась, чтобы не помянуть про себя врага рода человеческого – а ведь Павла всегда бранит меня за то, что я легко чертыхаюсь!