Немного о пересечении Баренцева моря курсом на Мурманск, начиная со знакомства с историческим кораблем. В мировом арктическом ледокольном флоте он оказался первенцем, не претерпев сколько–либо значительных изменений в своей конструкции со времени постройки на верфях Ньюкастла (Англия) еще в 1898 году, порядком обветшав с тех пор на своей тяжелой ледовой работе. Несомненно, это историческое судно — без него история освоения Арктики сложилась бы иначе.
Последнее не относится к просторной верхней палубе, выдраенной до блеска благодаря боцману Мишину, кряжистому уверенному человеку с обветренным лицом, которого команда слушается беспрекословно. Если капитан для нее — второй после бога, то, похоже, боцман следующий по рангу. Палуба, в отличие от современных судов, практически лишена надстроек, не считая мостика с ходовой рубкой и нескольких тамбуров, ведущих к трапам внутрь судна. Сверх того над световыми люками над машинным отделением сооружена посадочная платформа для вертолета, единственное новшество из XX века. В остальном все прежнее, включая старинные паровые машины, работающие на угле. Силуэт ледокола легко определяется по двум огромным трубам и единственной мачте. Кают–компания заставляет вспомнить Станюковича: мебель красного дерева, кресла и пианино в белых чехлах, картины на переборках, включая портреты создателя Макарова и первого командира Васильева. Для обоих могилой стало Желтое море после подрыва броненосца «Петропавловск» на японской мине в марте 1904 года. Спустя несколько лет решением каких–то недоумков весьма высокого ранга уникальное судно было разобрано на металл, вместо того чтобы стать памятником потомству в пример.
За трое суток перехода только однажды увидали огни рыболовецких тральщиков на Гусиной банке (отмели). Зато Кольский залив встретил нас первым снежком на окрестных сопках, не считая праздничной иллюминации в городе и на военных кораблях. Определенно наши приключения на Новой Земле глубокой осенью 1956 года не стали чем–то выдающимися среди других событий в Арктике накануне МГГ. Наши испытания (отнюдь не опасности!) не были чрезвычайными, хотя и позволили нам считать себя малосольными моряками. Результаты первого знакомства с Арктикой кто–то из пассажиров «Ермака», ступая на земную твердь в славном городе Мурманске, выразил следующим образом: «Будь я проклят! Оно для начала совсем неплохо!..»
Когда мы были молодыми
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые
И розы красные цвели.
Ю. Мориц
Там, где, мозоля нам глаза,
Легла на глобус бирюза,
На деле там черным–черно,
Там солнца не было давно.
За тыщу верст среди глубин
На льду чернеет бивуак.
К. Симонов
Сборы на будущую зимовку четко разделялись на две независимые половины. Первая — не столько научная, сколько образовательная, которую мы прошли на различных курсах и практиках, а также в библиотеке института, постигая премудрости науки, которую нам предстояло создать. Иные корифеи готовы превратить ее в систему дифференциальных уравнений, за недостающими членами которых нам и предстояло отправиться на арктические архипелаги.
Вторая — сплошной бесконечный аврал, репетиция того, который ожидает нас в Арктике накануне зимовки. Сначала в разных организациях ищем все необходимое для работы и жизни на зимовке, а затем пакуем все это добро в тюки и ящики, груды которых грозили серьезно потеснить народонаселение нашего института. Когда размеры этой горы начинали напоминать то ли Эверест, то ли Казбек, грузовики вывозили ее на склады таинственной организации под названием Арктикснаб, располагавшейся тогда за городом на станции Перово. Так мы существенно расширили свой кругозор в качестве грузчиков, что было составной частью подготовки будущих полярных исследователей. Если мы рассчитывали на некий героический ореол в глазах знакомых девушек, то они все чаще смотрели на нас с сожалением, ибо уж они–то знали, что зимовочная полярная экспедиция настоящее кладбище несостоявшихся надежд и обещаний. Само собой — еще тревог для родителей, в основном матерей, поскольку мы представляем поколение без отцов, оставшихся на полях сражений 1941–1945 годов или сгинувших в ГУЛАГе.
В основе нашей научной программы лежит вещественный баланс ледника Шокальского по наблюдениям за снегонакоплением (приход) и таянием (расход), с учетом айсбергообразования. На основе послойного описания в шурфе предстоит восстановить прошлую историю ледника по соотношению количества льда (для теплых лет) и фирна (для холодных). Еще — метеорологические наблюдения, которые для ледника практически отсутствуют. Мне вместе с начальником предстоит изучение движения ледника. Главная проблема моей работы — отсутствие сведений о каменном ложе, по которому движется ледник, только самые общие соображения. В целом моя тема — не самая перспективная для младшего научного сотрудника.
Такая у нас наука — взаимодействие трех сред на планете: твердой (земной коры), жидкой (Мировой океан) и газообразной (атмосфера). Умные физики от взаимосвязей нескольких сред бегут как черт от ладана, свалив эту проблему на географов, при этом понося нашу науку за отсталость и ретроградство, одновременно оттопырив от презрения нижнюю губу. Мол, какая может быть к черту география в наше время!
Работать нам предстоит практически с чистого листа, поскольку материалы Михаила Михайловича Ермолаева, замечательного и перспективного ученого, начальника экспедиции по программе 2–го Международного Полярного года, базировавшейся на Русскую Гавань, были уничтожены при его аресте в 1937 году. Известно, что он не обнаружил фирна, то есть питания, на ледниковом покрове Новой Земли. Позднее фирн там появился. Распутывать эту чертовщину предстоит нам, но и этого еще мало.
В Москве информация неизвестной бабки со двора с поленницами на берегах Северной Двины полностью подтвердилась. Нам это, естественно, ничего хорошего не сулит, но заведомо отразится на нашей деятельности самым отрицательным образом. Похоже, даже будущий академик Авсюк не знал многого. Однажды мы обратились к нему с предложением: в том же составе и с той же программой перебросить нас на Северную Землю. Григорий Александрович ответил вполне определенно:
— Станция в Русской Гавани уже внесена во все перечни по программе Международного Геофизического года, причем согласованные. Изменить мы их не вправе даже на самом высоком уровне. Разумеется, в Москве мы будем отслеживать обстановку, и вас не бросим. Если кто–то опасается риска, то он свободен в своем выборе.
Желающих воспользоваться такой свободой не оказалось. Неожиданно Яблонский, определенно отличавшийся радикализмом в своих суждениях, так объяснил позицию шефа:
— Нам отведена роль прикрытия в планах ВПК, причем на самом высшем уровне.
В разведке бы служить такому парню аналитиком высшею уровня, хотя представителем компетентных инстанций среди нас оказался совсем другой, похоже, не отличавшийся склонностью к анализу.