– Телефон оставь. Если возникнет какая-то причина, чтобы прервать твое занятие, мы колебаться не станем. Тебе не нужно ничего, что лежит в сумочке. Я о ней позабочусь.
– А наручники?
– Это просто символ.
Я вошла следом за Клодетт в великолепный холл. Все здание было освещено неярко горевшими канделябрами на стенах, они как бы сопровождали нас, потом мы повернули налево, к богато украшенной винтовой лестнице. Все вокруг буквально ошеломляло; черно-белые напольные плиты складывались в спиральные узоры и в итоге образовывали герб, красовавшийся в центре. На нем была изображена ива, под сенью которой стояли три нагие, словно сошедшие с картин Боттичелли женщины с кожей белой, коричневой и черной. Вообще все вокруг напоминало французский стиль и воспринималось одновременно и как старинное, и как современное.
– Идем, – сказала Клодетт, направляясь к ошеломляющей лестнице.
Я сжимала золоченые перила лестницы крепче, чем что-либо в своей жизни. Клодетт привела меня на второй этаж, мы повернули направо, и тут она протянула мне то, что держала в руке, – это оказалась совсем не шаль, а белое прямое платье из чудесной хлопковой ткани.
– Вот, держи. Пожалуйста, сними всю свою одежду и надень это. И жди на кровати, тебя вызовут.
Вызовут? Ого… Мне не понравилось это слово. Вряд ли я буду такой послушной, решила я, входя в простую маленькую спальную комнату со светло-голубыми стенами и почти без украшений. Слишком уж эта комната походила на дорогую больничную палату. Я сняла джинсы, блузку, затем носки, трусики и бюстгальтер и аккуратно сложила все на кровати. Хлопковое платье было простым по фасону, тонким, с тонкой полоской кружев по подолу. Но я… повиновалась (да-да!) и набросила на себя платье; оно скользнуло вдоль тела и дошло до верхней части бедер.
Я села на край огромной кровати, свесила ноги и прислушалась. До меня доносилось громкое тиканье часов, но на стенах спальни никаких часов не было. В комнате имелись лишь высокий простой комод, стоявший между двумя белыми дверьми, голубые парчовые занавеси и круглый пестрый коврик, сплетенный из шнуров, на деревянном полу, выкрашенном белой краской. Скучая, я спрыгнула с кровати и подошла к комоду. Может, не следовало этого делать? Но я была неисправимым сыщиком. Потому-то я и стала хорошей журналисткой. Я осторожно взялась за ручку верхнего ящика и мягко потащила ее на себя.
– Не открывай его, Соланж.
Я вздрогнула. Это был спокойный мужской голос, низкий, мягкий, и донесся он откуда-то из угла комнаты.
– Эй, кто это?
В спальне просто негде было спрятаться, разве что под кроватью или за одной из двух белых дверей.
– Это совершенно не важно, – ответил голос. – Есть лишь один вопрос, который имеет значение.
Невидимый мужчина говорил как ночной диджей по радио, растягивая согласные, и он как будто был властным, но при этом и немножко насмешливым.
– Вопрос таков: ты принимаешь Шаг, Соланж?
– Как я могу его принять, если я тебя не вижу?
Я, со свойственной мне привычкой, обвела глазами комнату в надежде увидеть объектив камеры или динамик переговорного устройства. Ничего. Тишина.
– Эй, ты все еще здесь? – спросила я.
Когда я нервничала или пугалась, это проявлялось в вызывающей манере держаться. Но сейчас все было немножко по-другому. Я решила… ну, для разнообразия вести себя по-другому.
– Извини. Можешь снова задать этот вопрос?
Тишина.
– Пожалуйста? – добавила я.
Голос ожил:
– Соланж, ты принимаешь Шаг?
Мягче. Мягче. Мягче. Я здесь для того, чтобы испытать нечто новое. Разве до сих пор я не наслаждалась Шагами? Так почему я сейчас уперлась?
– Принимаю.
– Отлично. Будет ли это боль или удовольствие, Соланж?
Ох, черт! Вроде как я поспешила.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что ты предпочитаешь? Боль или удовольствие?
Мои глаза метались по сторонам, не зная, на чем остановиться: двери, стены, кровать, комод, пол, потолок.
– Я… Удовольствие, полагаю, – ответила я, и страх уже потребовал от меня куда-нибудь спрятаться.
– Тогда я прошу тебя войти в белую дверь.
Я внимательно всмотрелась в двери:
– Но они обе белые. – (Ответа не последовало.) – Эй, скажи, которая из дверей? – (Ответа я снова не дождалась.) – Ты еще здесь?
Тишина. Часы затикали громче, а может быть, это удары моего сердца усиливали их звук.
Я переводила взгляд с одной двери на другую. А вдруг я выберу не ту дверь? Мне хотелось снова услышать бестелесный голос. Черт побери! Да просто выбери любую дверь. Это же не судебное преследование. Здесь не может быть неправильного выбора.
Я выбрала дверь слева от себя, ту, что находилась ближе к окнам. Повернула ручку и распахнула дверь. В комнате за ней царила чернильная тьма, воздух был абсолютно неподвижен. Свет из спальни высветил лишь край восточного ковра, покрывавшего прекрасный старый пол. Я провела рукой по стене изнутри, пытаясь найти выключатель, и тут вдруг рука в перчатке схватила меня за запястье и втащила внутрь, а дверь за моей спиной сразу захлопнулась.
Меня поглотила тьма. Я закричала. Другая рука в перчатке мягко легла на мой рот. Я оказалась прижатой к одетому мужчине, который был выше меня на целую голову.
– Тсс… Соланж, ты разбудишь соседей.
Это был он, обладатель мягкого голоса. Я его слышала через некое переговорное устройство, а теперь его губы оказались в нескольких дюймах от моего уха.
– Черт, ты меня напугал! – закричала я сквозь его пальцы.
– Тсс… Все в порядке. Тебе ничто не грозит. Тебе абсолютно ничто не грозит, – сказал мужчина, зажимая мне рот покрепче.
Он продолжал что-то говорить, когда мы проходили вглубь темной комнаты, и его сильная рука крепко обнимала меня за плечи, а ногами он подталкивал мои ноги.
– Если я тебя отпущу, обещаешь не кричать?
Я кивнула. Любопытство начало брать верх над страхом. Мужчина убрал руку и отпустил меня.
Я сделала глубокий вдох.
– Где я?
Мои руки сами собой блуждали по сторонам, пытаясь что-нибудь нащупать.
– Ты в Берлоге.
Я слышала, как он обходит меня вокруг. Я попыталась двигаться на звук его шагов, но ничего не могла рассмотреть вокруг.
– Я ничего не вижу!
– А тебе и не нужно. Тебе нужно только чувствовать. Можешь ты мне довериться? Можешь позволить мне стать твоими глазами?
– Я попробую.
– Хорошо. – (Я обхватила себя руками.) – Тебе холодно?