– Спасибо тебе еще раз, брат Никанор. Ну, я пошел?
– Иди, однако, брат Григорий, и жди. Я приеду. Человек человека не бросит.
2
В дверь кабинета постучали. Николай Павлович встрепенулся, оторвался от бумаг и едва ли не потянулся навстречу: показалось, что пришла Елена Павловна, а ему последнее время так не хватало ее! Не хватало ее какой-то особенно нежной ласки, ободряющего взгляда, одобрительной улыбки и еще много чего, что невозможно выразить словами, но без чего мужчина не может ощущать полной уверенности в себе. Не каждая женщина дает такую уверенность – с Шарлоттой-Каролиной, то бишь Александрой Федоровной, за тридцать пять лет брака он этого ощущения не испытал ни разу, с Варенькой Нелидовой – тоже, да вообще ни с кем, кроме по-прежнему дорогой его сердцу Елены Павловны. Лены, Ленуси…
Но она к нему больше не приходит.
– Да-да, – откликнулся он на стук и немного удивился, увидев в дверях Александра: тот никогда прежде не позволял себе отрывать отца от работы. И в то же время что-то похожее на нежность шевельнулось в его черствеющем сердце. – В чем дело, Саша?
Теперь удивился сын, не ожидавший от отца подобной теплоты в голосе. Николай Павлович баловал сына в детстве, но, начиная где-то с пятнадцати лет, стал строже и суше, все чаще переходя на почти официальные отношения царя и наследника, и Сашей называл цесаревича крайне редко.
Николай Павлович заметил его удивление и в глубине души грустно усмехнулся: мальчик-то вырос, мне было на пять лет меньше, когда пришлось стать императором и сразу проявить характер. М-да-а, двадцать семь лет довольно жесткой власти – а без жесткости порядка в государстве не навести – никак не способствовали смягчению натуры. Даже внутри семьи.
– Так в чем дело, сын? – повторил он, жестом приглашая войти Александра, замершего было на пороге.
– Хочу посоветоваться, поговорить. – Цесаревич сел на диванчик, на котором обычно сиживали министры, пока царь знакомился с их докладами. Сел и обвел глазами портреты императоров на стенах кабинета. Подумал: это каким же по счету императором буду я? Двенадцатым? Счастливое число, но лучше бы подольше оставаться просто наследником.
– Со мной или с ними? – кивнул отец на портреты, перехватив его взгляд.
– Конечно, с вами, батюшка. Их-то уже нет.
– Напрасно ты так думаешь, – покачал головой Николай Павлович. – Я с ними часто разговариваю, советуюсь, и для меня они живы. Так всегда бывает: говоришь вроде бы с картинами, а получаешь ответы, как от живых. Ну да ладно, ты же пришел ко мне, а я пока жив-здоров. Давай выкладывай, что тебя беспокоит.
– Беспокоят меня, батюшка, амурские дела. Вы отправили на рассмотрение комитета очередное послание Муравьева, в котором он описывает бедственное положение Амурской экспедиции вследствие равнодушия к ней Российско-Американской компании и просит перевести ее в ведение государства, чтобы он имел возможность напрямую влиять на ее действия и состояние…
– Я просматривал донесение, прежде чем отправить в комитет, – сказал император. – Вы все там думали, что Невельской притихнет, имея столь жалкое содержание экспедиции, а он, наоборот, развил невиданную кипучесть…
– Брат Константин сразу же уверил меня, что капитан Невельской сложа руки сидеть не будет…
– Вот-вот! У него там стычка за стычкой с маньчжурскими купцами, так что Нессельроде с Сенявиным со дня на день ждут ультиматума от Китая. То-то будет позор русскому флагу, если я возьму экспедицию на государственный кошт!
– Муравьев и Невельской убеждены, что Китай не считает Нижнее Приамурье своей территорией. Те же маньчжурские купцы об этом толкуют.
– Убеждены, не убеждены, толкуют, не толкуют… Нужны не убеждения и толкования, от которых купцы моментально откажутся, если жареным запахнет – нужны доказательства, против которых не только Китай, но и Нессельроде ничего не сможет сказать.
– Нессельроде везде выставляет как неопровержимый аргумент увиденные Миддендорфом столбы, а у Невельского две экспедиции подпоручика Орлова к Хингану показали, что эти столбы обозначают всего лишь перевалы и места торговли между племенами аборигенов. Китайцев же там отродясь никто не видел. Да и экспедиция подполковника Ахте подтвердила, что это не пограничные знаки, он же недавно об этом докладывал.
– Сынок, – отец снова удивил сына таким неожиданным обращением, – ну кто такие подпоручик Орлов и подполковник Ахте рядом с академиком Миддендорфом? Для Нессельроде – это несопоставимые величины!
– А почему Нессельроде как огромный камень на дороге России, который не обойти, не объехать? У меня такое впечатление, батюшка, что графу, как в народе говорят, хоть кол на голове теши, а он на своем будет стоять.
– Он в одном прав: ссора с Китаем нам сейчас не ко времени. И это одно важнее многих других.
– Батюшка, ну зачем же отказываться от земель, которые сами в руки идут? Пусть Невельской хотя бы Де-Кастри и Кизи займет, а там посмотрим.
– Нет, – сказал, как отрезал император. – Не сейчас. Придет время – займем. И Нижний Амур, и Верхний. Конечно, Муравьев и Невельской правы: России необходимы и эта великая река, и незамерзающие порты. Но – надо иметь терпение. И тебе как будущему императору в первую очередь.
– О чем вы говорите, батюшка?! Я буду счастлив, если вы еще много лет…
Николай Павлович махнул рукой, останавливая сыновние излияния, встал из-за стола, подвигал руками, покрутил плечами, разминая спину и поясницу, и подошел к окну – взглянуть на ангела. Зимний темный вечер давно вступил в свои права. Дворцовую площадь по периметру освещали шесть газовых фонарей – газ был дороговат, значительно дороже конопляного масла, идущего на освещение столичных улиц, – но вокруг Александровской колонны по личному указанию государя их установили двадцать – по пять штук с каждой стороны постамента. Рефлекторы фонарей расположили так, что свет пучками направлялся на колонну и достигал ангела, отчего создавалось явственное впечатление, что крылатая фигура парит в воздухе над площадью, как бы осеняя крестом и царский дворец, и всю столицу. При взгляде на эту почти мистическую картину императора всегда охватывало благоговение: он чувствовал себя истинным помазанником Божьим и в этом черпал силы для нелегкой царской работы. Потому и любил такие вот ночные часы.
– Иди сюда, – поманил Николай Павлович сына. Тот подошел к окну. – Что ты видишь?
Александр, понимая, что отец подозвал его неслучайно, внимательно осмотрел картину за окном. Ответил четко, как бы по пунктам:
– Ночная площадь. Газовые фонари. Легкий снежок серебрится в их свете. Гуляющие пары.
– Где? – Николай Павлович только сейчас заметил, что по площади действительно гуляли люди – семейными парами, дружескими группами. – Верно, гуляют… И что ты чувствуешь?
– Красиво.
– И все?! – Император был разочарован. – Да, Саша, слона-то ты и не приметил.