– Что такое?
– Ничего, – с грустью отвечаю я. – Это для меня больше ничего не значит.
Замок Миддлем, Йоркшир
Июнь, 1473 год
Это время суток я люблю больше всех остальных: ранний вечер, перед ужином, когда мы с Ричардом прогуливаемся вокруг стен, окружающих наш великолепный замок. Это долгая прогулка, позволяющая обойти все окрестности, которая начинается и заканчивается у башни Принца, в которой сейчас расположена детская моего драгоценного сына Эдуарда. Справа от нас был глубокий ров. Посмотрев вниз, я вижу, как в вытащенных из воды сетях бьется серебристая рыба, и, потянув Ричарда за рукав, спрашиваю: «Сегодня на ужин будет карп?»
За рвом теснятся строения из камня и глины, из которых состоит городок Миддлем, а за ним простираются широкие пастбища, а за ними начинаются болота. Я вижу двух молочниц с ведрами на перевязи, несущих трехногие сиденья, чтобы подоить коров прямо на пастбище. И коровы поднимают свои головы, услышав их звучный призыв: «Коровушка! Коровушка!» – и медленно направляются им навстречу. Далеко за полями просматриваются покатые склоны холмов и гор, и темная лесная поросль папоротника, покрывающая их у изножья и постепенно переходящая вверху в аметистовую дымку цветущего вереска. Это место – мой дом, оно всегда было домом для моей семьи, сколько я себя помню. Большинство местных мальчишек носят гордое имя Ричард в честь моих отца и деда и отца моего деда, а большинство девочек носят имена Анна или Изабелла в честь нас с сестрой. Почти все местные жители принесли присягу мне или моему мужу Ричарду. Когда мы сворачиваем по дорожке, ведущей от города к замку, я вижу раннюю сову сипуху, клочком белого облака парящую над лесистой частью склона. Солнце медленно опускается в розово-золотые облака, моя рука лежит на локте Ричарда, а я прижимаюсь к его плечу.
– Ты счастлив? – спрашиваю я.
Он улыбается моему вопросу, и я знаю, что он сам никогда бы себе его не задал.
– Я рад, что я здесь.
– Ты хочешь сказать, что здесь, а не при дворе?
Я надеюсь, что он скажет, что ему нравится быть со мной и с нашим ребенком, в нашем чудесном доме. Мы все еще молодожены, все еще очень молоды. У меня все еще не прошло ощущение, что я играю в восхитительную игру лорда замка и его жены, будто еще слишком молода или недостаточно знатна, чтобы занять место моей матери. Но Ричард все видит иначе. Эта жизнь досталась ему нелегким трудом, и на его плечах лежит тяжелый груз ответственности за управление северными землями. Для меня же жизнь здесь в качестве его жены стала воплощением самых сокровенных девичьих мечтаний.
Я часто ловлю себя на том, что мне не верится, будто подобные мечты могут сбываться.
Однако Ричард просто отвечает:
– Двор сейчас похож на бесконечный поединок одного и того же боевого турнира. Риверсы продолжают выигрывать и все прибирать к рукам, а Джордж с другими лордами продолжает этому сопротивляться. Там идет постоянная необъявленная война. Ни одна пядь моей земли, ни одна монета в моем кармане не задержится на месте, потому что у королевы обязательно найдется родственник или друг, который сочтет, что ему они нужнее.
– Но король…
– Эдуард соглашается со всеми, с кем разговаривает. Он все смеется и готов обещать что угодно и кому угодно. Он днями напролет разъезжает верхом, танцует или играет в азартные игры, а ночами колесит по улицам Лондона вместе с Уильямом Гастингсом и даже со своими приемными сыновьями. Я готов поклясться, что они не друзья ему, а приставлены лишь для того, чтобы служить интересам своей матери. Они везде ходят с ним, чтобы быть ее глазами и ушами, водят его во всякие злачные заведения, а затем обо всем доносят ей. Вокруг него нет друзей, лишь шпионы да подхалимы.
– Это неправильно! – говорю я со всей категоричностью юности.
– Конечно, это неправильно, – соглашается Ричард. – Король должен служить примером своему народу. Эдуарда любят, и жители Лондона рады его видеть, но когда они видят его пьяным и таскающимся за юбками… – Он замолкает. – В любом случае эти вещи не для твоих ушей.
Я стараюсь идти в ногу с ним и решаю, что не стоит напоминать ему, что провела большую часть своего девичества в городе при гарнизоне.
– И Джордж постоянно старается воспользоваться любой возможностью, чтобы все прибрать к рукам, – продолжает Ричард. – Он не может остановиться, он думает только о короне, которую упустил и которую у него забрал Эдуард, и о богатстве, половину которого у него забрал я. Его жадность просто не имеет границ. Все время он старается захватить побольше земель, побольше должностей, плавает вокруг, как карп с открытым ртом, подбирая все, что плохо лежит. И живет он, словно принц. Одному Богу известно, сколько он тратит на свой лондонский дом и на покупку новых друзей, чтобы расширить свое влияние.
С раскинувшегося перед нами луга в небо взмывает жаворонок и поет, взвиваясь все выше и выше. Затем он замирает где-то в синеве, потом летит еще выше, словно собираясь добраться до самых высот. Я вспоминаю, как отец учил меня внимательно следить за жаворонком, пока в какой-то момент тот не складывал крылья и не падал камнем вниз. И там, где он садится, в траве всегда прячется маленькое, выложенное пухом гнездо с четырьмя пятнистыми яичками, острыми кончиками повернутыми к центру гнезда, потому что жаворонок – птица, привыкшая к порядку, какой и следует быть всякой небесной твари и всякому, о небесах помышляющему.
Мы спускаемся с башни у городских ворот по винтовой лестнице в главный дворик замка, когда я вижу, как ворота распахиваются и в них проезжает карета с занавесками на окнах и двадцать всадников.
– Кто это? – спрашиваю я. – К нам дама? С визитом?
Ричард делает шаг вперед и приветственно машет рукой начальнику конного сопровождения, словно давно его ожидал.
– Все в порядке?
Всадник скидывает капюшон и потирает вспотевший лоб. Я узнаю Джеймса Тайрелла, одного из самых доверенных людей Ричарда. Рядом с ним на коне сидит Роберт Бракенбери.
– Да, все в порядке, – отвечает тот. – Нас никто не преследовал, насколько я могу судить, и на дороге никто не пытался остановить.
– Кто это? – Я дергаю Ричарда за рукав.
– Вы успели как раз вовремя, – говорит мой муж, не обращая на меня ни малейшего внимания.
В окне появляется рука, отодвигающая занавеску, и сэр Джеймс оборачивается, чтобы помочь даме выйти наружу. Она откидывает ковры, укрывавшие ей ноги, и принимает его руку. Он продолжает стоять перед ней, не давая мне рассмотреть ее лицо.
– Я надеюсь, это не твоя мать? – шепчу я Ричарду в ужасе от того, что мне придется терпеть официальный визит.
– Нет, – отвечает он, наблюдая, как женщина выходит из кареты и с тихим недовольным стоном выпрямляет спину. Сэр Джеймс отходит от нее в сторону, и я, едва не теряя сознание от испуга, узнаю собственную мать, которую не видела вот уже долгих два года. Вот она, словно восставшая из могилы, во всяком случае, извлеченная из заточения в аббатстве Бьюлли, выходит на свет, словно призрак, и поворачивается, чтобы одарить меня жутковатой триумфальной улыбкой. Меня, дочь, которая бросила ее в заточении, дочь, которая сочла ее мертвой.