Прощай, косынька русая!
Отныне никто, кроме ближайших домочадцев, ее волос видеть не будет. На обряде «прощания с красотой» свою ленту с головы она отдала Эльге, как следующей в семье невесте. С этой лентой та и сидела на пиру.
Но никто не смотрел на дочь Вальгарда с таким пристальным вниманием, как князь Дивислав.
Он приехал в сорочке с вышитыми знаками «печали», как положено по первому году вдовства. Двойня оказалась к несчастью: незадолго до Ладиного дня у княгини Всевиды наступили преждевременные родины, и она умерла, с трудом разродившись двумя близнецами. И те тоже умерли почти сразу, будто желая следовать за матерью, с которой Недоля разлучила их раньше времени.
Поначалу Дивислав был сам не свой от горя и ярости: он не сомневался, что в этом несчастье виноват проклятый пес Будина!
Но мстить покойнику было поздно, он мог лишь еще раз плюнуть на то место, где зарыли голову мерзавца, но на сердце легче не становилось.
У него осталось пятеро детей, из которых старшему исполнилось десять. Золовка Держана, непрерывно причитая шепотом – охрипла от плача по любимой сестре, – взяла в руки уже знакомое хозяйство и всех восьмерых мальцов.
Но собственный дом – еще не все. Племя нельзя оставлять без княгини, и Дивиславу приходилось подумывать о новой женитьбе.
Но сначала он заметил не Эльгу, а только ожерелье у нее на шее. Слишком хорошо он помнил эту вещь – и потому, что нечто подобное ему приходилось видеть только один раз в жизни, и потому, что видел он ее в связи с негодяем Бодди и тем злосчастным происшествием у гостиных дворов, о котором и сейчас, более полугода спустя, все еще думал каждый день.
Как оно оказалось здесь? Откуда взялось?
Поначалу он был так потрясен, что не сразу сообразил посмотреть, кого драгоценная низка украшает теперь. Подняв глаза к лицу Эльги, он поначалу взглянул с негодованием: раз на ней ожерелье Бодди, значит, она как-то с ним связана!
Но тут же переменился в лице: это была девочка, хоть и развитая для своих лет, но все же почти ребенок. К тому же племянница плесковского князя не могла иметь никакого отношения к давно покойному мерзавцу.
– Вижу, чудо чудное, диво дивное ты, Велегор, для дочери раздобыл, – заметил он Вальгарду. – Кто же тебе такое привез?
– Это подарок ее жениха, вернее, его отца, Ульва конунга из Волховца, – ответил тот, довольный, что сокровище не осталось незамеченным. – И хотя это первый его подарок ей, надо признать, он стоит многих иных.
– Это верно… – безотчетно пробормотал Дивислав.
Мысли так и замельтешили у него в голове: Ульв мог получить ожерелье только от Бодди!
Хотя князь уже знал, что варяг обманул его и спрятал негодяя, уверяя, что тот уехал, теперь стало ясно, чем Бодди купил себе еще три дня своей никчемной жизни.
Надо признать, Ульв задорого продал свое честное слово, но все же продал…
Через пару дней, пока в Будгоще еще продолжалось веселье, однажды Дивислав завел разговор с плесковским князем Воиславом – с глазу на глаз, чтобы не слышал даже Вальгард.
– Стало быть, одну племянницу в Будгощ отдали, а через вторую с варягами породниться хотите? Вальгардову дочь в Волховец отдаете?
– Так Вальгард – сам варяг! Ему отец сестру мою отдал, чего же его дочь другим варягам не отдать? Ульв и богат, и силен, и родня у него повсюду…
– Да только душа у него черная и чести ни на хвост собачий!
– Да уж мы слыхали, будто зимой у тебя с ним мало что рати не вышло? – Воислав с любопытством посмотрел на него. – Чем же он обидел тебя?
– Был один варяг проезжий, гадюка лысая… – Дивислав стиснул зубы. – Жену мою погубил, нарочитых мужей оскорбил, простую чадь ограбил. Шел я за ним, а Ульв спрятал его у себя и мне выдавать отказался. Кабы не сын Унегостев из Словенска – утек бы гад за море, и поминай как звали. Ульв в глаза мне смотрел и клялся, что нет у него Будины, ушел в Ладогу, дескать. А тот в избе под лавкой сидел и дрожал, как лист осиновый. Ульву снизку подарил – ту, что у невестиной сестры на шее. А тот Вальгарду послал. Видать, руки жгла, не совсем еще совести лишился. Нету волховским варягам веры ни на чих мышиный, а ты к ним в дом племянницу отдаешь!
– Да я и сам не рад… – пробормотал Воислав, отводя глаза. – Вальгард решил дочь просватать, меня не спрашивал. Отец тогда жив был, он согласился. Говорил: коли с наровой или чудью опять раздор пойдет, через Нарову в Варяжское море не выйти – а у нас на Волхове родня, там пройдем. Да и с киевским князем тоже будем в родстве, плохо ли?
– Не с варягами нам, словенским князьям, в родстве надо быть, а между собою! Со своим корнем! Варяги что – пришли одни, завтра другие! И не родня они нам, не товарищи, только и жди пакости какой! С поозеров Ульв дань берет, чуть что не так – вовсе изведет их, и будет все Поозерье под варяжским князем! Как в Киеве! Но там хоть хазары да деревляне старых князей повывели, так что полянам и негде было защиты себе искать, кроме как у руси. Но мы-то! Я! Ты! Наследники мы богов своих или бабы трусливые?
– Ты чего хочешь-то? – Воислав пристально посмотрел на него. – У меня для тебя невесты нет. Сестер раздали, а из младших девок эта, Велегорова, – старшая. Другие все ее моложе – и у меня, и у братьев. Только для сыновей твоих, если желаешь, могу дать.
Дивислав помолчал, потом поднял на него глаза:
– Для сынов – спасибо, возьму твоих дочерей. А мне самому вот эта нужна, Велегорова. Как ее там… Елега?
– Да ты что? – Воислав поднял брови. – Она тебе в дочери годится! И сговорена она!
– Ты подумай: Ульв ведь не зря именно эту высватал. Она племянница не только тебе, но и покойному киевскому князю Олегу Вещему. И нынешнему, Олегу Моровлянину, тоже родня, да еще старшая! Он ей племянник, хоть и старее годами! У Ульва дочь замужем за Олегом Моровлянином. Если я возьму Велегорову дочь, то будет у меня с киевским князем то же родство, что у него. И не Ульв, а я тебе буду родич. Мои дети, от Беривидовны покойной – полоцким князьям родня, а моя мать была из рода смоленских князей. Смотри, что получается! От Киева до Ильмень-озера и до Чудь-озера – все мы будем, словенские князья, единый род! Что нам тогда эта вся русь! Сгоним их с земли нашей, сами будем дедовыми угодьями владеть, никому дани платить не станем и никому чужому, волку лютому, не дадим с нашей земли кормиться и щедротами ее пользоваться! Соберемся все вместе да избудем с Волхова варягов проклятых. Так будет! Не сейчас, не завтра, так послезавтра будет! Зачем тебе-то это родство? Через Будгощ присылай свои товары на Ловать ко мне, я дальше переправлю до Смолянска, а там – и до Киева. Зачем нам Ульв? Это мы ему нужны! Это он нам будет в ножки кланяться! Кто он без нас?
Воислав молчал.
Горячая убежденность Дивислава заражала, этим доводам отзывалось нечто запрятанное в глубине души.
Не только на Ильмене – везде вдоль торговых путей через славянские земли, где русь забрала силу, зрело недовольство – поборами, раздорами, перехваченными выгодами. Нередко вспыхивало возмущение, перераставшее в настоящие войны. Но многие князья, живущие на опасных участках, доступных для грабежей с моря, вынуждены были нанимать варяжскую дружину. И каждый помнил, что однажды эта дружина может обратить оружие против него.