Унегость поозерский уже не чувствовал себя хозяином в собственных владениях, и плесковские князья были вынуждены считаться с мнением варяжских воевод. А те мало того что захватывали в руки выгодную заморскую торговлю, но и приобретали все большее влияние, благодаря богатству и военной силе набирая сторонников среди исконных родов.
– Это все хорошо… – пробормотал Воислав чуть погодя. – Так что же, все в нее одну упирается?
– Велегор – стрый киевскому князю Олегу, а его жена – сам знаешь, сестра тебе. Их дочери – в родстве с киевскими и плесковскими князьями. А эта – из них старшая. Чего еще тебе объяснить?
– Вальгард не пойдет на это. Он дал слово Ульву, мой стрый Ратимер послухом был.
– Как дал слово, так и назад возьмет. Я-то уж теперь знаю, чего стоит слово варяжское! – усмехнулся Дивислав. – Если ты не прочь от такого зятя, как я, то с ним нынче же и поговорю.
– Погоди, не спеши! Тут подумать надо. Со старейшиной и дружиной потолковать. Если решат, что дело подходящее, мы с Вальгардом сами обсудим. Только… знаешь… я бы на его месте ни за что эту снизку греческую назад не отослал! – со смехом признался Воислав. – Моя баба ее как увидела, так чуть ума не лишилась. А обручение разрывать – дары назад слать, так ведь?
– А вот посмотришь сам, отошлет он эту снизку назад или нет! И скажи ему вот что: Ульв обманул меня, поэтому Ульву больше веры нет. Жена моя умерла из-за той мрази, что он покрывал, и двоих родишек с собой на тот свет увела. Не друг он мне больше, и родня его, кровная ли, сватанная ли, – мне не товарищи. А коли я их гостей через Ловать не пропущу, куда они со своего Волхова денутся? Только назад, в море Варяжское. Велегор – по виду мужик не глупый. Объясни ему, может, он и сам поймет. Хоть и варяг. Все-таки сам на твоей сестре женат, должен разуметь.
Дивислав помолчал, давая собеседнику время осмыслить прежнее, потом добавил:
– И еще ему скажи… У Олега киевского есть сын, ему уж года три. Я давным-давно про это знаю: его жена ехала в Киев уже чреватая, и моя жена тогда за ней ходила, когда она у меня в городце в лежку лежала. Коли Ульв хотел от Олега заложника – путь сына его и берет. А дочь Велегорова ему уже и ни к чему, получается. А его, Велегора, с киевским князем родства никакой Ульв не лишит. Ну, разве что и там когда-нибудь свои князья снова сядут, полянские.
Воевода Вальгард не слышал этого разговора, но на свадьбе он тоже не только пил пиво.
Здесь он узнал во всех подробностях «Сагу о Кабаньей Морде», и о том, к чему это все едва не привело.
Причем рассказывал об этом Гостомысл Унегостевич, многозначительно посматривая на него, Вальгарда.
Воевода, разумеется, хранил обычный небрежно-непринужденный вид, но ощущал, что люди знают о связи между ним и Ульвом, который так некрасиво себя повел. И яркое доказательство этой связи с Ульвом, а через него – и с жалким бродягой Бодди висело на шее у его дочери! Даже золото, самоцветы и жемчуг под этими взглядами будто потускнели и сияли как-то стыдливо.
– Оказывается, мой будущий родич прислал нам еще более дорогой подарок, чем я думал, – обронил Вальгард. – Это не просто греческое ожерелье. Это цена его чести. Самого дорогого, что у человека может быть.
– Хоть и задорого продался, а стоит теперь дешево! – усмехнулся Гостомысл. – Уж я бы не думал, что мне в таком свате много чести. Девка-то какая хорошая, жалко загубить! Ну, да каждому своя доля напрядена, ее не переменишь…
Вальгард не ответил.
Предания его родины утверждали, что каждый сам выбирает свою судьбу и должен стойко встречать последствия выбора.
Ульв сделал очень большую глупость, что поссорился с Дивиславом.
Греческое ожерелье красиво и стоит дорого, но все же меньше, чем убыток, который понесет Ульв, если Дивислав перекроет путь на Ловать.
Это неизбежная война.
И Вальгард понимал, что у него еще есть надежда выбрать, на чьей стороне он окажется.
Собственная родня тоже что-то затевала. Жена постоянно шепталась со своим братом и княгиней, но, завидев Вальгарда, все умолкали.
Житинег никак не хотел отпускать гостей, все просил побыть еще немного, да и Домолюба не спешила оставить дочь в новом чужом доме – уже навсегда.
Что ни день чередовались пиры, выезды на ловы, катания на лодьях по озеру, состязания. Съездили они также всей толпой в Перынь и принесли белого барана и овечку в жертву Перуну, Дажьбогу и Ладе для защиты и благословения молодой княжеской семьи.
Но чем дальше, тем больше глухое беспокойство отравляло Вальгарду свадебное веселье.
И вот однажды Эльга прибежала с посиделок, на которые женщины по вечерам собирались в беседе у Житинеговой княгини, мало что не в слезах.
– Эле, что такое? – Вальгард, особенно пристально следивший за домочадцами в эти дни, сразу подозвал ее к себе. – Что случилось? Тебя кто-то обидел?
– Они говорят… – Эльга гневно раздувала ноздри и в то же время с трудом сдерживала слезы. – Говорят, что я… что меня… что мне идти замуж в бесчестный род! Говорят, что Ульв продал свое слово за… мое ожерелье, и теперь у него чести не больше, чем у пса дохлого! А мне к ним в дом замуж идти! Я не хочу!
– Это кто говорит? – Вальгард нахмурился, хотя сам давно чего-то такого ожидал.
– Да все говорят, – со вздохом облегчения, словно нарыв прорвался, вместо дочери ответила Домолюба. – Бабы только об этом и болтают, да и князья меж собой…
– Я знаю, какие это князья! Дивислав не может простить Ульву, что тот не выдал своего гостя, хотя потом ему все равно принесли его голову! Ему мало? Чего еще он хочет? Он не жрал песьего мяса, а сам теперь злее любого пса! Если бы Ульв выдал Бодди, его бы не называли подлецом? Он имеет право давать приют в своем доме, кому считает нужным.
– Но он обманул! – вступил в разговор Воислав, давно выжидавший подходящего случая. – Он сказал Дивиславу, что у него в доме Будины нет, а тот был! И мы знаем, почему он так сказал – не ради закона, а ради побрякушки вашей!
И он небрежно мотнул головой, будто сам еще на днях не замирал от зависти при виде этой «побрякушки».
– Подумай сам, кого мы теперь в родню берем! – продолжал плесковский князь. – Кабы это раньше случилось, отец нипочем бы согласия не дал твою Эльгу обручить. Хоть они нам серебром засыпь всю дорогу от Ильменя до Чудь-озера! Ульв сам замарался, и нас всех за собой в грязь потянет. И ладно бы только это! А если Дивислав ему теперь дорогу в Ловать перекроет?
– Ульв соберет войско и пойдет на Дивислава, – уверенно ответил Вальгард, будто иного следствия и быть не могло. – Вы что-то разгулялись тут очень. Ульв богат и силен – он может купить и Дивислава, и Житинега, и Словенск в придачу. А не купить, так взять на копье!
– Ну, нас-то ему не купить, мошна мелка! Мы из всех кривичей – старший род, смоленские и полоцкие князья – наши младшие братья, а когда наши предки заселяли здешние земли, про русь в те поры и вовсе тут никто не слыхивал! Да наши могилы родовые…