Я объяснила им, что у нас нет мест, но они казались такими беспомощными и растерянными, что я попросила их присесть, пока я придумаю какой-нибудь выход. Детей я отправила в детскую, чтобы им дали хлеба и молока, и выслушала их историю. Эти художники обладают губительным даром красноречия — а, может, это был просто смех девочки — словом, прежде чем они кончили свой рассказ, малютки были нашими.
Никогда я не видела более солнечного создания, чем маленькая Аллегра (нам не часто попадаются такие необыкновенные имена и такие необыкновенные дети). Ей три года, она говорит потешным детским языком и все время хохочет. Трагедия, через которую она только что прошла, не затронула ее. Но Дон и Клиффорд, крепкие мальчуганы пяти и семи лет, смотрят серьезными, испуганными глазами на жестокость жизни.
Мать была учительница в детском саду. Она вышла замуж за художника, у которого были пыл, талант и несколько тюбиков краски. Друзья говорят, что талант был, но, конечно, ему пришлось променять его на плату молочнику. Жили они в рахитичной старой студии, стряпали за ширмой, а дети спали на полках.
Но в этой жизни была и счастливая сторона — бездна любви, много друзей, нуждающихся, но талантливых и с высокими идеалами. Мальчуганы своей нежностью и чуткостью ясно свидетельствуют об этой светлой стороне. У них такая манера держаться, какой никогда не будет у многих из моих детей, несмотря на весь хороший тон, который я им прививаю.
Мать умерла в больнице через несколько дней после рождения Аллегры. Отец боролся еще два года, заботясь о своем выводке и лихорадочно хватаясь за все заказы — рекламы, вывески, что угодно, — лишь бы как-нибудь протянуть.
Три недели тому назад он умер в больнице от переутомления, забот и воспаления легких. Его друзья забрали малюток, продали все из студии, что не было заложено, уплатили долги и стали искать самый лучший приют, какой только можно. И — Господи, помилуй! Они напали на нас.
Я оставила этих двух художников к завтраку, — они очень приятные, в мягких шляпах и широких галстуках, с измученными молодыми лицами — и отправила их обратно в Нью-Йорк, обещая, что окажу этой маленькой семье самое родительское внимание.
И вот они здесь: девочка в детской, мальчики в детском саду, четыре больших ящика, набитые картинами, — в погребе, чемодан с письмами отца и матери — на чердаке. В лицах этих детей есть что-то неуловимое, какая-то одухотворенность, их неотъемлемое наследство.
Я не могу выкинуть их из головы. Всю ночь я выдумывала, что с ними будет. С мальчиками дело обстоит просто: они кончили университет, при содействии мистера Пендльтона, и выбрали себе почтенные профессии. Но для Аллегры я ничего не могу придумать. Конечно, лучше всего, если бы нашлись добрые приемные родители, которые бы заняли место настоящих, похищенных у нее судьбой; но, с другой стороны, жестоко оторвать ее от братьев. Их любовь просто трогательна. Понимаешь, они воспитали сестру. Их смех можно услышать только в те минуты, когда она выкинет что-нибудь смешное. Бедные малыши страшно тоскуют по отцу. Вчера вечером я застала пятилетнего Дона, когда он рыдал в постельке, потому что «не может сказать папочке спокойной ночи».
Но Аллегра [31] верна своему имени. Она — самая счастливая барышня, какую мне приходилось видеть. Бедный отец делал для нее все что мог, а она, неблагодарная, уже забыла о его существовании.
Что мне делать с этими тремя малютками? Я думаю и думаю о них без конца. Отдать их я не могу, а воспитать их здесь — ужасно. Как бы мы ни стали хороши после всех наших реформ, все же мы — заведение, и наши обитатели — инкубаторные цыплята. Они не получают того чисто личного, хлопотливого ухода, который может дать только старая наседка.
Ребятишки — большая радость, но и не меньшая забота.
Всегда твоя
Салли.
P.S. Не забудь, что на будущей неделе ты приедешь навестить нас.
P.S. 2. Доктор, который обычно так научен и несентиментален, влюбился в Аллегру. Он даже не взглянул на ее миндалины, а просто поднял ее на руки и стал целовать. Она настоящая колдунья! Представляю, что это будет, когда она вырастет.
22-е июня.
Дорогая Джуди!
Могу доложить, что тебе больше нечего беспокоиться по поводу нашей пожарной безопасности. Доктор с мистером Уизерспуном уделили ей самое серьезное внимание, и пожарная тренировка оказалась самой веселой и разорительной из всех наших игр.
Все дети отправляются в постель и погружаются в чуткий сон. Раздается сигнал тревоги. Они вскакивают (прямо в башмаки), хватают с кровати одеяло, накидывают на воображаемые ночные рубашки, выстраиваются в ряд и маршируют к лестницам и к выходу.
Каждая из наших семнадцати крошек — на попечении одного индейца; их вытаскивают, а они хохочут от восторга. Остальные индейцы — пока нет опасности, что провалится крыша — посвящают себя спасению вещей. При первой нашей тренировке, проходившей под командой Перси, содержимое бельевых и платяных шкафов кое-как напихали в простыни и выбросили в окна. Я узурпировала диктаторскую власть как раз вовремя, чтобы спасти подушки и матрасы. Мы потратили целые часы на разборку платьев и белья, в то время как Перси и доктор, внезапно потерявшие интерес к работе, преспокойно отправились гулять с трубками во рту.
Решено, что наши маневры будут несколько менее реалистичны. Однако имею честь довести до Вашего сведения, что под руководством брандмайора Уизерспуна мы очистили здание за шесть минут двадцать восемь секунд.
У этой малютки Аллегры — кровь феи. Никогда в наших стенах не было такого чудесного ребенка (за исключением одного, знакомого мне и Джервису). Она совершенно покорила доктора. Вместо того чтобы обходить своих пациентов, как подобает трезвому медику, он приходит с Аллегрой ко мне и полчаса ползает по ковру, изображая лошадку, а прелестная чаровница сидит у него на спине и брыкается.
Знаешь, я собираюсь поместить рекламу в газетах:
"Переделываем характер.
Заказы исполняются скоро и аккуратно".
С. Мак-Брайд.
Как-то на днях, вечерком, доктор зашел поболтать со мною и с Бетси и был ЛЕГКОМЫСЛЕН. Он три раза пошутил, сел за рояль и спел несколько старинных шотландских песенок — «Моя любовь, как роза, роза красная» [32] или там «Нырни под мой плед» и еще «Кто за окошком, кто, кто?», — а потом проделал несколько па шотландского танца.
Я сидела и сияла от творческой гордости — ведь все это создала я своим легкомысленным примером, книгами, которые я ему давала, и такой бесшабашной компанией, как Джимми, Перси и Гордон. Еще два-три месяца, и я сделаю из нашего доктора человека. Он отказался от лиловых галстуков и, по моему деликатному внушению, облекся в серый костюм. Ты не можешь себе представить, как он ему идет. Если мне удастся заставить его не носить больше в карманах острые предметы, он будет совсем distingue [33] .