– Не уйдешь, сатана, не уйдешь! – крикнул Хурделица и стал пробиваться к нему сквозь строй джигитов.
Он сбил еще одного телохранителя и, вздыбив коня, нацелил острие клинка в бледное от злобы и страха лицо вожака. В это мгновение стрела, пущенная татарским лучником, ударила Кондрата в правое предплечье. Жгучая боль сразу обессилила тело, но, перебросив шашку из раненой руки в левую, он был готов продолжать бой. И опять что-то острое ударило его по голове. Это один из аскеров – телохранителей Ураз-бея – метнул в него свой ятаган. Кривой нож, со свистом разорвав воздух, попал в голову казака. Распоров баранью шапку, лезвие до кости разрезало лоб Кондрата. Он зашатался в седле. Хлынувшая кровь залила глаза. Ураз-бей занес над раненым, ослепленным противником саблю, но ее отразил подоспевший Яшка Рудой. На выручку к своему товарищу прискакал и Грицко Суп. Ему удалось вогнать пику в брюхо коня Ураз-бея.
Ордынский вожак спрыгнул с падающей лошади. В куски бы изрубили Ураз-бея казаки, но тут спас его молодой татарин-джигит. Он на полном скаку бросил своего начальника в седло и, отбивая удары наседающих казаков, вынес его с поля боя.
Казаки не преследовали бегущих ордынцев. Для этого у них не хватало уже сил. Два казака было убито в сражении, остальные получили ранения. Да и у татар не оказалось пленных слобожан…
Ордынцы, ошеломленные внезапным нападением, хотели лишь одного: как можно скорее уйти от гяуров, в которых, наверное, вселились злые духи. Татарам не верилось, что такая ничтожная горсточка казаков осмелилась на них напасть, не имея за собой солидного подкрепления. А раз так, то где-то недалеко, наверное, главные силы русских, и не лучше ли бежать отсюда, спасая жизнь, пока ее еще можно спасти по милости Аллаха…
И ордынцы бежали, оставив победителям не только свои юрты, но и часть скота, угнанного у слобожан.
Однако успех не радовал казаков: их родные, их друзья томились в басурманском плену. Где теперь искать их? Куда угнали их ордынцы? На каком невольничьем рынке продали жен, матерей, братьев, сестер, отцов? Как выручить их из рабской неволи?
Хмурые, темнее ночи, вошли в осиротевшую понору Хурделица с Бурилой. Выломанная дверь напоминала им о набеге татар. А каждая вещь – о Маринке, о ее страшной неведомой судьбе. Хотя Кондрат и Бурило не говорили о Маринке, все время она стояла перед глазами у каждого из них, и они хорошо без слов понимали друг друга. Острая боль обжигала сердце Кондрата и при малейшем напоминании о матери, замученной ордынцами. Она терзала молодого казака сильнее ран, полученных в бою. Душевные страдания и раны обессилили Кондрата. Сейчас о поисках девушки не могло быть и речи. Сознание собственной беспомощности для молодого казака было тяжелее всего. Он перестал общаться с товарищами, целые дни проводил в постели, почти не притрагивался к пище. С мрачным равнодушием Кондрат относился ко всему – даже к лечению собственных ран. Его молчаливое отчаяние стало тревожить Бурилу. Старик решил при первом удобном случае поговорить с крестником. Такой случай скоро представился.
Стальной наконечник татарской стрелы глубоко засел в предплечье Кондрата. Его так и не удалось вытащить. Бурило прикладывал к раненому месту примочки из лечебных трав, надеясь, что железо выйдет с гноем, но это не помогало.
Предплечье покраснело, вздулось, и тогда Бурило расковырял кинжалом рану и вытащил из нее наконечник стрелы. Старик долго копался в ране, но Кондрат не издал ни звука. Только раз заскрипел он зубами, когда, выжигая скопившийся гной, старый запорожец приложил к телу раскаленный докрасна кусок железа. Перевязав Кондрата, Бурило вытер чистой тряпицей крупные капли пота, выступившие на его побледневшем лице.
– Молодец, сынку! Терплячий ты, – сказал ему старик.
Дрогнули в усмешке губы молодого казака.
– Что эта боль, деду, когда вся душа моя огнем горит. Я, лишь бы внучку твою, Маринку, выручить, не такие бы муки принял.
– Коли сердце такое имеешь, найдешь ее, вызволишь! Может, всех пашей тебе побить придется, но Маринку найдешь! Тогда вспомни меня, старого, – горячо заверил его старик.
Молодой казак ничего не ответил деду, но Бурило заметил, что после этого разговора Хурделица стал не таким угрюмым и грустным. Он теперь вступал в разговор с товарищами и начал лечить свои раны. Иногда даже подолгу расспрашивал о способах их исцеления.
Кондрат стал поправляться. Рана на лбу затянулась, стала заживать и простреленная рука. Он уже помогал старику по хозяйству, доглядывал за овцами и лошадьми.
Однажды зимним вечером, когда Кондрат жарил на очаге убитого им зайца-русака, в слюдяное окно поноры кто-то постучал. Бурило, взяв пищаль, отворил дверь и увидел заснеженного ордынца, который держал под уздцы коня.
– Где Кондратка живет? – спросил ордынец.
– Я тебе покажу Кондратку, – прогудел Бурило, подымая пищаль.
Но Кондрат, услышав свое имя, подскочил к двери и удержал старика. В ордынце он узнал Озен-башлы.
– Дед, да это кунак мой! Пусть в хату идет. – Он взял коня у Озен-башлы и отвел лошадь на конюшню. Когда Кондрат вернулся в понору, там уже сидели Бурило с татарином и вели разговор.
– Это, значит, ты Ураз-бея тогда от наших сабель спас? – спросил старик.
– А разве иначе можно? Позор мне был бы не помочь в бою, – ответил Озен-башлы.
– А где пленники?
– Всех пленных Ураз-бей паше Очаковскому продал.
– Всех?
– Всех, – подтвердил ордынец.
– Я так и думал, – вздохнул Бурило. – А теперь скажи, чего ты от Ураз-бея бежал?
– Не могу у него служить. Я жизнь ему спас, а он снова обидел меня. Сильно обидел, – сказал ордынец, и глаза его вспыхнули недобрым огнем. – Воевать с вами я не хочу!
– А зачем воевать? – спросил Кондрат.
– Как зачем? Разве не знаете – войну турки ведут с вами, русскими, уже какой месяц…
Эта весть потрясла обоих казаков. Хотя войны ждали давно, все же не думали, что она разразится так быстро.
– Война? Тогда все ясно, – сказал Бурило. – Вот почему ордынцы на набег осмелились. А мы здесь живем и не ведаем, что на белом свете творится.
– Где же ордынцы ваши?
– Все под Очаков ушли, к туркам. Скоро, говорят, там бой большой будет, – ответил печально татарин.
– Послухай, кунак, а что ты делать будешь? Ведь ты джигит! Супротив своих воевать не пойдешь?
– Против своих не пойду, но и против русских не буду. Мой отец давно на земле осел. У него в Крыму сад, огород. Меня насильно Ураз-бей малым увез от отца.
– Так ты же сейчас в Крым не доберешься. Заневолят тебя наши, а то и свои убьют. Туда ехать после войны надо.
Озен-башлы упрямо покачал головой:
– Все равно поеду в Крым.