Одни плиты были исписаны древнегреческими изречениями, другие – украшены затейливым орнаментом византийских букв или тонкой паутиной арабского алфавита.
Некоторое время Гудович и его свита задумчиво стояли перед вязью высеченных на камне букв.
– А скажи, отче, – прервал затянувшуюся паузу Иван Васильевич. – Как же святой Николай вызволил из магометанской неволи церковь сию?.. И… почему он в феске?
Черные глаза Авраамия засверкали.
– Эта история воистину дивная! В лето от сотворения мира 7105, а по-нашему – в год от Рождества Христова 1647, господарь [52] здешний Николай, – он снова указал на икону святого в феске, – войско турецкое разбил и заставил пашу этот храм, превращенный в мечеть, снова вернуть церкви православной. За подвиг оный Николай и причислен к лику святых, а церковь именем его наречена.
– Знать, изрядно искусен в деле воинском был господарь Николай, – заметил Гудович. – Только почему он все же в феске и в одеянии янычарском? Ты, отец, позабыл нам поведать.
– Да он сам на Туреччине янычарствовал. Вот почему… – пояснил Авраамий, потупив глаза.
– Коли янычарствовал, то и веры он был, поди, не нашей, а поганой, магометанской. Иначе бы турки его в янычарах своих не держали! – воскликнул, не выдержав, Зюзин.
– Может, и так, сын мой, – согласился священник. – Только, обретя силу, проклял веру нечестивую Николай. И за крест наш стал ратоборствовать. Ныне вот тоже чудо сотворил – спас облик святой свой для храма нашего. Глядите, православные, все разгромили нечестивцы. – Авраамий взмахнул руками и бросил взгляд на пробитые пулями иконы; голос его зазвенел. – Глядите! А лик его святой так и не смогла осквернить сила басурманская! Не смогла! Велико сие чудо!
– Да схожесть его с янычарами спасла, – сказал Зюзин, толкнув в бок Кондрата.
Но Авраамий не расслышал или сделал вид, что не понял сказанного Зюзиным. Он закатил глаза к потолку, очевидно желая еще что-то поведать о чудесах святого Николая, но главнокомандующий, которому уже, видно, наскучила эта беседа, тоном приказа предложил ему как можно скорее подготовить храм к благодарственному молебну.
История Килийской церкви и рассказ о святом Николае-янычаре, переметнувшемся в православные, показалась Кондрату насмешкой над многим, что ранее было для него святым.
Как и все запорожцы, Хурделица относился к попам и монахам с добродушной насмешливостью, а к их проповедям о загробном царстве и христианском смирении – как к забавным побасенкам, рассчитанным на простаков. Однако многие положения религии считал незыблемыми заветами отцов, дедов и прадедов. А теперь оказалось, что могущественный Бог христианский целыми столетиями терпел, что его дом божий – церковь православную – оскверняли турецкие муллы, вознося молитвы нечестивому Магомету. И святой Николай тоже хорош! Таких изменников веры еще дед Бурило советовал предавать самой позорной казни. Святой, нечего сказать…
В этот же день на благодарственном молебне в честь одержанной победы Кондрат стоял в каком-то странном оцепенении. С холодным любопытством посматривал он на своих товарищей по оружию, которые то и дело склонялись в поклонах перед изображением святого в турецкой феске. Хурделице хотелось рявкнуть на всю церковь: «Что вы, братцы, делаете? Кому кланяетесь?!»
– Ты что окаменел? А ну, перекрести лоб, – шепнул Василий, лукаво подмигнув.
Зюзин, больно наступив на ногу, отвлек Хурделицу от этой мысли.
Кондрат понял, что Василий разгадал его тайную думу. Выйдя из церкви, Кондрат рассказал другу все, что было у него на душе. Оказалось, что пехотный офицер и сам был обременен теми же мыслями.
– Эх, Кондратушка, вот как на свете бывает. Святые даже в фесках турецких на иконах щеголяют. Видно, в самом деле верна пословица: кто силен да богат, тот и свят. Но об этом – молчок. Крести лоб да помалкивай, не то в тайную экспедицию мигом угодишь.
– Тошно мне, Василь…
– Понимаю… Но сейчас касательно «божьих дел» строго. В Париже знаешь, что совершилось? Короля французского свергли. То-то… У нас об том Емельке Пугачеву мечталось. Там, говорят, во Франции-то, не только королю, но и попам досталось. Так что нечего, друже, в поповские дела мешаться! Нам одно – супостатов бить. Вот ведомо мне, что на Измаил скоро пойдем. Как флотилия наша появится, так и двинемся. А Измаил, говорят, крепость знатная! Во сто раз Килийской обширнее, да и покрепче. Так вот под Измаилом баталия будет трудная…
Хурделица вздохнул.
– Вот возьмем Измаил, а там со святым, намалеванным не в феске, а в чалме, глядишь, придется свидеться. И снова ему кланяться будем, – мрачно пошутил он.
– Все может быть, друг любезный. У святых отцов не найдешь концов, – беззаботно рассмеялся Василий.
Зюзин не ошибся. Через три дня рано утром розовый от зари Дунай посуровел от косых пеньковых парусов. Лиманская флотилия казачьих лодок-дубков и галер подошла к Килии. Появление долгожданных кораблей всполошило русскую армию. Главнокомандующий с офицерами вышел из крепости на высокий береговой холм. Оттуда хорошо была видна та часть реки, где остановилась флотилия.
Вооружившись подзорными трубами, Гудович с офицерами разглядывали корабли, а когда от одной галеры отделился ялик, все свое внимание перенесли на него.
– Видно, сам командующий флотилией генерал-майор де Рибас жалует к нам, – высказал предположение стоящий рядом с Гудовичем принц Виттенбергский.
Но адъютант генерала, обладавший лучшим зрением, чем принц, сразу разглядел, что де Рибаса нет в ялике.
Скоро ялик подошел ближе, и теперь можно было хорошо рассмотреть лица всех, кто в нем находился.
– Да это же казачий войсковой судья и атаман Головатый со своей свитой, – определил уверенно адъютант.
– Не атаман Головатый, а полковник и кавалер Антон Андреевич Головатый, милостивый государь, – строго поправил его командующий.
– Виноват, ваша светлость, – смутился тот.
– О, как необыкновенно быстро этот простой казак делает карьеру! Такое возможно лишь у вас, в России. Ведь еще недавно, я слышал, был он только подполковником, – сказал по-немецки принц.
– Он совсем не простой казак, – нахмурил густые брови Гудович. – Совсем не простой. Ранее он был куренным атаманом Запорожской Сечи, потом стал войсковым судьей. Казаки и дня не терпели бы бесталанного начальника. Если бы не он, не Сидор Белый да не Чапега, то вряд ли бы его светлость принц Нассау-Зиген и кавалер де Рибас увенчали себя лаврами, командуя у нас флотилией черноморских казаков.
– Вы забыли, граф, что принц Нассау-Зиген показал себя как выдающийся полководец не только на Черном море, – ответил запальчиво, закусив губу, принц Виттен-бергский.
– Если ваше сиятельство имеет в виду Роченсальмское сражение у острова Киркума [53] , – промолвил Гудович, – то бестолковое распоряжение принца в сей бесславной баталии погубило весь российский гребной флот на Балтике.