На пергаментно-желтых щеках принца вспыхнул румянец.
– Вы несправедливы, граф! – воскликнул принц. – Были же у Нассау баталии, в коих он добивался блистательных побед? Например, сражение под Очаковом, которое разыгралось там 17 июня 1778 года.
– Тогда дело тоже решили казаки. По знаку своего атамана они на лодках окружили турецкие суда и взяли в полон два линейных шестидесятичетырехпушечных корабля, из которых один был флагманский. Казаки сорвали с мачт два неприятельских флага, связали 235 янычар… А из наших, насколько мне ведомо, было ранено восемь казаков да трое убито. Смертельную рану получил в тот день наш атаман Сидор Игнатьевич Белый. Он, несмотря на преклонный возраст, сражался в первых рядах и увлек казаков на абордаж. Недаром генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов на другой день посетил раненого героя. Поцеловал его в губы, поздравил со славной викторией. Надеялись, что Белый будет жив, но он умер на третий день. Лавры его также пожали другие…
Воцарилось неловкое молчание. Принц, явно раздосадованный словами командующего, до крови прикусил губу.
– Но при чем тут ваш Головатый? Ведь не он помогал Нассау?! – наконец, после длинной паузы, выдавил из себя принц.
– Головатый помогал не Нассау, а Рибасу…
– О мой бог! – взмахнул руками принц. – И тут ваши казаки… Но, надеюсь, к знаменитой виктории дона де Рибаса на Березани они не касательны!..
– Вы и тут ошибаетесь, ваша светлость, – вкрадчиво промолвил Гудович. – Впрочем, наш спор может, если вам угодно, решить сам участник этого дела – полковник Головатый. Посмотрите, он уже приближается к нам…
И в самом деле, как только ялик подошел к берегу, из него вышел окруженный есаулами человек небольшого роста, полный, в малиновом кунтуше. Он удивительно быстро для своего грузного тела обогнал всех сопровождающих его и стал подниматься на береговой холм, где его ожидали Гудович и принц Виттенбергский. Добравшись до вершины, полковник снял с круглой бритой головы казачью папаху и отвесил глубокий поклон командующему и офицерам.
– Что же вы, милостивый государь, опоздать изволили? – ответив на его приветствие, холодно спросил Гудович.
– Его превосходительство Осип Михайлович де Рибас задержали меня, – хитро прищурил маленькие карие глазки Головатый. – Наши-то казачьи дубки у Днестра двадцать с лихвой ден ихнего прибытия дожидались. Осип Михайлович по случаю сильных супротивных ветров все опасались из лимана в море выходить… Ну и вот…
Казачий полковник, не окончив фразы, развел короткими руками. По его рябоватому загорелому лицу промелькнула усмешка.
– Ясно, – побагровел Гудович. – Подвел и вас и нас Иосиф Михайлович. – Он тяжело вздохнул и, покосившись на стоящего рядом принца, спросил: – Много ли преград чинил противник флотилии во время плавания по Дунаю?
Головатый рассказал, как у входа в Сулинское гирло казаки разгромили турецкие суда и прикрывающие их две батареи, заставив противника бежать к Килии.
– Молодцы! Хотя все же плохо, что запоздали. Без кораблей нам великая трудность была достать сию крепость. Но впереди дело еще потрудней, – грозно нахмурился Гу-дович. – Ну, как тебе, сударь, пояснить? Взятие Березани помнишь? – Иван Васильевич выразительно взглянул на принца.
Головатый перехватил этот взгляд и сразу понял, что командующий армией неспроста упомянул о Березани!
– Как не помнить, ваша светлость! – быстро сказал полковник и, видя, что Гудович внимательно слушает, продолжал: – На том острове скалистом, Березани значит, только один подход был к крепости султанской, и то на подъеме высоком, защищенном оградой, окопами, валом. К тому же берег тот крутой турецкая батарея прикрывала. Смерть изо всех пушечных жерл на нас глядела…
– Знаю! – нетерпеливо махнул сжатой в кулак рукой Гудович. – Ты, милостивый государь, расскажи лучше, как его превосходительство де Рибас сию викторию провел. Как тебя напутствовал…
– Меня не он напутствовал… А сам светлейший, Григорий Александрович Потемкин. Кликнул он меня к себе в шатер да и приказал взять Березань.
– А ты?
– Что я, – хитро улыбнулся Головатый. – Встал я в шатре на колени перед божницей и запел: «Кресту поклоняемся!» Ох и разозлился на меня тогда Григорий Александрович! Аж зубами заскрипел! А потом вдруг захохотал и говорит: «И крест будет!» Видно, добре светлейший меня уразумел. Ох, добре! А за все наши виктории казачьи всегда награждал других. Забывал про нас.
– Зато других помнил… Тех, вместо кого вы, казаки, жар своими руками загребали.
– Ну, что делать? – опять развел руками Головатый. И, взглянув на сердитое лицо принца Виттенбергского, разгадал мысли Гудовича. – Не без этого, конечно, ваша светлость… – Полковник достал из кармана шаровар огромную в серебряной оправе люльку, высек огонь и затянулся дымом… – Так вот, в тот же день полезли мы из лодок на скалы острова и взяли батарею. Семьдесят турок посекли наши сабли. В полон самого коменданта Березани пашу двухбунчужного Келлерджи взяли. Двадцать четыре казака черноморских головы сложили, но взяли остров.
– А Иосиф Михаилович, сказывают, тоже в штурме участвовал?
– Тоже, – усмехнулся Головатый. – Он с фрегатов палил по острову. Да без пользы. Березань-то никакой пальбой одолеть нельзя было.
Гудович захохотал. Принц, смерив его презрительным взглядом, только плечами повел. На этот раз он нашел в себе силы скрыть свое бешенство.
Иван Васильевич внезапно перестал смеяться и спросил:
– А светлейший не забыл про крест?
– Не забыл. Многих казаков тогда наградил и мне в мае сего года дал Георгия…
– Ныне более трудный подвиг ждет нас, а может, и кресты иные – деревянные. Не думай о наградах, драться сейчас надобно.
– Да я Потемкину тогда про награду напомнил из-за обиды. Ведь он раньше с нами в войске запорожском служил. Мы его тогда Грицком Нечесой звали. А потом забывать про нас стал. Вот почему я ему про крест-то перед штурмом Березани напомнил. А за Дунай-батюшку мы и без наград с турками драться будем.
– Ладно! – весело сказал Гудович. – Ты только скажи мне, милостивый государь, на Измаил вы идти готовы?
– А хоть сейчас. – И Головатый указал дымящейся люлькой в сторону флотилии.
К вечеру Килия опустела. Почти все войско ушло отсюда по дороге, ведущей в Измаил. Только сотня гусар, которыми командовал Хурделица, да рота пехоты остались в городе.
В сумерках берег у подножия Килийской крепости озарили яркие костры, и темно-синие волны Дуная зацвели красными пятнами отраженного пламени. Это казаки флотилии решили сварить себе на ужин юшку из только что пойманной рыбы. А где костры казацкие, там и песни запорожские. Услышал их Кондрат в крепости и пошел, взволнованный, на берег. Расстегнул свою офицерскую гусарскую венгерку и, хмельной от радости, что снова среди родной вольницы, долго бродил среди костров, встречая знакомых. Здоровался с казаками, жал им руки, обнимал друзей по оружию. Многие черноморцы дивились такому необычному обращению офицера с нижними чинами и, улыбаясь, качали головой, поговаривая между собой, что их благородие не иначе как хватил где-то лишнюю чарку горилки.