Окрестные жители не могли найти разгадку. Решили, что браконьеры больше всех походят на преступников, и крестьянам были сделаны строгие предупреждения не терпеть их в своем окружении. Но до сих пор исчезновения продолжались, и леса и пустыни между Вутон Монруа и Кранвеллом были серьезным препятствием для одиноких путешественников.
— Один Бог знает, какие дела ведут вас в монастырь, — сказал с раздражением Реджинальд.
Харви криво улыбнулся.
— Божьи дела, — сказал он, окинув долгим взглядом старшего брата.
Годы не красили Реджинальда. Его волосы выпадали со скоростью весенних ручьев, а тело как бы обвисло на широких плечах. Старший Монруа стал чем-то напоминать старую гончую собаку, из тех, которые барахтались в снегу позади них.
Харви не видел Реджинальда больше десяти лет, но после двух ночей, проведенных в его обществе в Вутон Монруа, решил не подвергать себя такому испытанию еще по меньше мере десять лет. Он смог ехать прямо в Кранвелл, но изводила совесть, требуя, чтобы он наконец нанес краткий визит в семейную усадьбу.
— Я до сих пор не верю, что ты священник, — пробормотал Реджинальд в сотый раз. — И покалеченный — тоже. — Он посмотрел так пристально, как смотрел за последние два дня на монашеские одежды Харви.
— Я и не чувствую себя калекой, — ответил Харви. — Человеческий ум — вот что важно, и я считаю деревяшку вместо ноги своим наименьшим недостатком.
— Это интересная мысль, — проворчал Реджинальд.
— О, это действительно так.
Какое-то время они ехали в молчании. Реджинальд кутался в плащ, пряча хмурое лицо. Харви приучил себя ко всякой погоде и теперь выглядел достаточно бодро, несмотря на сильный ветер.
Гнедой под ним очень устраивал Харви плавностью походки и невысоким ростом. Он приучил животное приходить на свист и стоять неподвижно, пока хозяин не взберется в седло. Одноногому приходится изыскивать все возможности для облегчения существования. Харви не надеялся когда-нибудь добиться с конем такого взаимопонимания, как с Солейлом, но между ними уже существовала и постепенно росла какая-то связь.
— Ты до сих пор не сказал мне, почему собираешься в Кранвелл, — сказал Реджинальд.
Лицо Харви сделалось непроницаемым.
— Письма от епископа Стаффорда и архиепископа Кентерберийского приору монастыря, если тебе так интересно.
— Что, они выбрали тебя посланником? — недоверчиво спросил Реджинальд.
Слово «калека» повисло в воздухе недоговоренным.
— Нет, я вырвал письма из их рук и ускакал, — огрызнулся Харви. Потом он потряс головой и сделал глубокий вдох. Реджинальд никогда не изменится. — А еще я надумал посетить место, куда ты собирался перезахоронить родителей. Александр сказал мне не так давно, что у тебя было серьезное намерение переместить их прах из Вутон Монруа в Кранвелл. Я видел, что пока они остались в нашей семейной церкви, но мне интересно увидеть, что предложил Кранвелл такого, чего дома нет.
Красные щеки Реджинальда покраснели еще больше.
— Приор Алкмунд потребовал заплатить огромное пожертвование, чтобы захоронить их в монастырской часовне. Когда я сказал, что это чересчур много, он предложил, чтобы я дал монастырю свободные права на часть моей земли вместо этого. Я сказал ему, что я об этом подумаю.
«И по его обычной привычке медлить он до сих пор думает, что проблема решится сама собой», — подумал Харви. И сказал вслух:
— А зачем такие хлопоты? Продай часть леса и на вырученные деньги построй новую церковь в Вутоне.
— Да, Полагаю, что так можно, — с сомнением посмотрел на брата Реджинальд.
Харви подавил желание задушить своего старшего брата. Посади его на бочонок смолы, который вот-вот взорвется, и то будет медлить и раздумывать, а не спасать себя.
— Расскажи мне о настоятеле Алкмунде, — попросил он, стремясь понять суть задуманного.
— Он монах, — сказал Реджинальд, пожимая плечами, будто это все объясняло.
— Я — тоже, но если это делает его и меня одинаковыми, то я съем свое седло.
— Иисусе, ну я не знаю. — Реджинальд пошевелил бровями, усиленно размышляя. — Он достаточно учтив. Трудно понять, что у него на уме… Даже странно. А глаза у него такие светло-голубые, что кажется, будто смотришь прямо сквозь них.
— Внешность бывает обманчивой.
Реджинальд сбросил комок снега с теплого зимнего плаща.
— В нем есть сострадание: он обычно раздает милостыню окрестным беднякам. Причем сам развозит, а не устраивает раздачу при монастыре.
Реджинальд потряс головой в ответ на непочтительное фырканье Харви и продолжил:
— Это правда. Я сам видел его на дороге с корзинами хлеба. И он также должен обладать смелостью, ведь он проезжает по этим лесистым краям без сопровождения.
— И сейчас тоже? — Харви воспринял это сведение с цинизмом в глазах и сжатыми зубами. — И никаких бед с ним никогда не случалось?
— Только однажды его едва не съели волки, но, как я слышал, он вернулся невредимым. А что, что случилось?
Харви потряс головой.
— Ничего.
— Почему ты о нем расспрашиваешь? — упорствовал Реджинальд.
— Ты осведомлен, что у него были плотские слабости к молодым юношам… и хлыстам?
— О нет, это опять та старая сказка, — усмехнулся Реджинальд. — Я слушал эти рассказы от Александра, но парень — романтик. И всегда был недоволен тем, что его отдали в монастырь. Если его и побили, то, без сомнения, это было заслуженно. Сделали бы приором Алкмунда, будь он так запятнан?
Харви натянул поводья. Впереди стало немного светлеть. Ветер дул сквозь голые черные ветки дубов и каштанов, и дыхание превращалось в пар.
Харви обернулся и посмотрел в лицо Реджинальду.
— Ты проводил меня уже достаточно далеко, — сказал он ровным голосом. — Монастырь близко, и ты все сказал о себе, и почти все — об этом проклятом приоре. Последнюю милю я проеду сам.
Реджинальд изумился; на его лице было написано замешательство и негодование.
— Слепец — и тот смог найти путь с большей легкостью, чем ты, — сказал Харви и отпустил поводья.
Реджинальд наблюдал за тем, как его брат резко остановил коня и задрожал от негодования, затем так натянул поводья, что бедное животное жалобно заржало и закружилось на месте. Наконец, Реджинальд решил проявить сообразительность и вернуться в родной дом.
Ни жесткость кольчуги, ни запах человека, который проехал долгий и трудный путь, не помешали Манди броситься обнимать Александра, едва он появился на пороге. Они поцеловались, и она почувствовала вкус соли на его губах, а на ее коже появилось раздражение из-за его жесткой щетины. Она еще никогда в жизни не испытывала такой радости от встречи.