Проходя мимо стоящих у дверей барака стрелков, краем уха услышал:
«-Глянь-ка. Ведь это Ахмат. Тот, что с питерней рубился.
– Гнида. Отряд положил».
Стрелки заспорили, но мне было все равно. Музыка нового мира звучала внутри. Серебристая Рыбка наконец-то обретала голос.
Мысленно я прощался со Второй Базой. Прощался с резервацией. Стена будет разрушена, – люди должны жить в Русских Джунглях, должны обустраивать Русские Джунгли.
Но пока мне нужен нож. Настоящий. Такой, чтобы можно было спрятать за пазуху. И я знаю, где взять его.
В баре было пусто. Рустам, голый по пояс, совсем как в то, памятное для меня, посещение, скучал у стойки. На желтом лице вспыхнула радость, узкие глаза превратились в едва заметные трещинки. Значит, узнал.
– Зеленки, Рустам.
Он тут же подал полную кружку. Я взял, но пить не спешил.
– Хорош, что пришел, Ахмат. Ты тогда отец Никодим спас. Благодарить тебя.
Я кивнул.
Рустам, судя по всему, истомившийся без посетителей, не прочь был поболтать.
– Ай, нехороший конунг на отца нападать. Отец – он отец. А ты – хорош. Раз!
Бармен на примере бутылки, показал, как я повалил дебошира.
– Нужно подчиняться сильный. Сильный знать, слабый – нет. Слабый должен молчать.
– Рустам, а ты на казни был?
– Чья казнь?
– Женщины и мутанта-подростка.
Желтое лицо отразило страдание.
– Был. Там все был. Слабый стать сильный – нельзя. Но женщина и мальчик жалко.
– Жалко?
Рустам прикрыл ладонью рот, со страхом глядя на меня.
– Не бойся, мне самому жалко.
Он кивнул, улыбнулся, отчего глаза совсем стерлись с лица.
– Зачем пришел, Ахмат? – хитро сказал. – Ведь не пить. Совсем не пить.
– Мне нож нужен, Рустам.
– Нож?
– Ну да. Есть у тебя?
Он замялся.
– Есть, два нож. Но мне нужно. Я работать, Ахмат.
– Но один у тебя все равно останется.
– Один.
Вся фигура Рустама отражала мучительное раздумье.
Наконец, крякнув, он достал из-за стойки короткий узкий нож и протянул мне.
Я повертел оружие в руках, попробовал лезвие ногтем. То, что надо.
– Спасибо, Рустам.
Он махнул рукой.
– Кушай будешь, конунг?
– Твоего фирменного? – засмеялся я. – Тащи.
Рустам исчез в подсобке. Я стоял, опершись на стойку, и не расслышал шагов. Легкая рука легла на плечо. Обернулся – Вика!
Одноглазая шлюха, ночь с которой мне подарил отец Никодим.
– Вернулся, конунг?
Голос женщины зазвенел в помещении бара. Звучал ли он здесь когда-либо?
На Вике было короткое, изъеденное молью пальто, оголяющее сильные бедра. На ногах – коричневые сапоги на высокой платформе, рваные и истоптанные. Синий глаз холодно блестел.
– А, Вика, – пробормотал я. – Как ты?
– Как я?
Она взяла мою кружку с зеленкой, и – залпом.
– Я – прекрасно.
Вика откинула со лба светлую прядь.
– Искала тебя, Ахмат. Вчера заходила в твою конуру, да тебя там не было.
Что-то в голосе женщины мне не понравилось.
– Меня искала?
– Да. Хотела расспросить о Твери.
Далась же им всем эта Тверь!
– Тебе-то зачем?
Она не ответила, глядя на меня.
– Так зачем?
Лицо Вики сделалось злым.
– Ублюдок, это ты убил его.
Я удивленно привстал.
– Что ты несешь, дура?
– Белка был в твоем отряде.
Всполох: мой адъютант падает в снег, сраженный пулями питеров.
– Он погиб, выполняя свой долг, – сказал я. – Моя совесть чиста.
– Твоя совесть чиста… – кивнула Вика.
Я едва успел уклониться от устремленного мне в лицо лезвия, перехватил Викину руку, заломил, забрал нож.
– Сволочь, – Вика заревела.
Из подсобки выбежал Рустам, держа дымящуюся кастрюлю.
– Что ты делать, конунг?
– Ничего, просто у девушки истерика.
Я хотел помочь Вике подняться, но она оттолкнула меня.
– Ладно, пойду. Спасибо, Рустам.
Вика рыдала, сидя на полу у стойки.
– А как же еда?
– В другой раз, Рустам. Или вот ей предложи, когда успокоится.
Я поднял воротник куртки и шагнул к выходу.
Вика разозлила меня. Не потому, что хотела убить: на эту попытку она имела право. Право, данное ее любовью к Белке.
И все-таки – сука! Я вспомнил, как она пришла ко мне той ночью, как смеялась, когда я сказал ей, что у меня есть женщина, которую люблю. Делала вид, что не понимает, о чем речь. Ложь, сплошная ложь. Мы, огрызки человечества, словно договорились лгать, скрывать свои истинные чувства. Я вспомнил себя, Русские Джунгли, каких усилий мне стоило признаться Марине в том, что я – человек. Ведь быть человеком – это слабость, а слабому не удержать Теплую Птицу. Вот только живет ли Теплая Птица в грудных клетках «сильных»?
Вика любила Белку. Я люблю Марину.
Серебристая Рыбка.
– Андрей!
Кто-то зовет, и я просыпаюсь.
Тишина.
– Андрей!
Марина, ты?
Она входит, садится на кровать. Волосы распущены, лицо осунулось, но в глазах – радость.
– Андрюша.
Мягкая рука треплет мой чуб. Я ловлю ее, прижимаюсь щекой.
– Марина, ты пришла.
Она улыбается.
– Да, Андрюша. Но не одна.
– Не одна?
Марина кладет мою руку себе на живот.
– Он – там.
Я смотрю на нее, ничего не понимая.
Марина смеется.
– Это чудо, Андрей. Он – там, наш малыш. Я точно знаю. Он там, – единственный ребенок в Русских Джунглях.
Ребенок… Я видел детей во сне, никогда – наяву. Ребенок… Он такой маленький, такой беспомощный. Ему нужна защита, нужна любовь. Он мой. Мой и Марины. И – Русских Джунглей.
– Андрей…