Широкий полукруг стены украшали потускневшие, но все еще яркие рисунки. Дети пускают воздушного змея, играют в мяч, сидят за партами. Похожие рисунки – на высоком потолке.
– Ахмат, – негромко сказал отец Никодим (похоже, здесь он почувствовал себя неуютно). – Постарайся не выкинуть коленец, как в теплице. Я, конечно, все понимаю, но Лорд-мэр – это не овощи, которых нужно будить.
– Обещаю, ваш крест.
Глава ОСОБи подошел к двери с проржавевшей табличкой (черные буквы «ДИРЕКТОР» едва читались), взялся за круглую ручку, взглянул на меня и повернул ручку.
Я вошел следом за ним в полутемный кабинет, заставленный шкафами с полуистлевшими бумагами, со статуэткой мальчика, играющего на трубе, с широким столом и креслом у единственного окна. Огляделся, нащупывая за пазухой нож.
В кабинете кроме меня и отца Никодима никого не было.
Глава ОСОБи устало опустился в кресло.
– Но где же Лорд-мэр, ваш крест? – спросил я, уже смутно догадываясь об истине.
– Андрей, – вздохнул отец Никодим. – Островцев Андрей, какой ты, в сущности, мальчик. Глупенький мальчик, – он кивнул на статуэтку. – Дудишь-дудишь, а зачем, почему – тебе невдомек. Лорд-мэр перед тобой.
Я выхватил нож. Протиснувшийся в окно солнечный луч сверкнул на лезвии.
Дверь кабинета распахнулась, сильный толчок в спину бросил меня вперед, на стол. Отец Никодим вскочил, прижал мою голову к столешнице. Сзади кто-то выкрутил мне руку и забрал нож.
– Накинь на него браслеты, – брезгливо сказал Лорд-мэр, – что-то распетушился не в меру.
Запястья сдавил холодный металл. Сильные руки оторвали меня от столешницы и усадили на пол. Киркоров, ухмыляясь, уставился на меня, а через его плечо… Через его плечо на меня смотрела Марина.
Киркоров размахнулся и ударил. Рот наполнился соленым. Я не следил за ним, а глядел на Марину. На ее лице отразилась боль, когда кулак Киркорова врезался мне в губы: почему, если она с ними заодно?
Черт подери! Только сейчас я разглядел черный ошейник на шее Марины и цепочку, тянущуюся к запястью Киркорова. Лютое бешенство овладело мной. Что было сил, я боднул Киркорова в живот. Он отшатнулся, врезался спиной в шкаф. Прелые бумаги полетели ему на голову. Цепочка натянулась, Марину швырнуло на пол.
– Андрей, не надо! Они убьют тебя!
Крик Марины отрезвил меня. Я прислонился к стене.
Она выглядела изможденной, под глазами – синие круги, щеки ввалились. Я вдруг осознал, что физически ощущаю ее боль.
– Марина, – прошептал я, не замечая ничего вокруг. – Девочка моя.
Она смотрела на меня; две чистые полоски появились на ее запачканных щеках.
– Лорд-мэр, – прошипел Киркоров с искривленной от злобы рожей, – позволь я перережу ему глотку?
– Успеешь, – сказал отец Никодим и обратился ко мне. – Ну, угомонился?
Я не ответил.
– Ну вот, и замечательно.
Он поднялся с кресла.
– Итак, Андрей Островцев, ты пришел убить Лорд-мэра. Верно? Молчишь? И правильно, Киркоров давно мне обо всем рассказал.
– Тварь, – процедил я, глядя на бывшего соратника. – Как только Христо не раскусил тебя?
Киркоров осклабился, сплюнул на пол желтой слюной.
– Тварь, конечно, но он поступил разумнее, чем ты. Какой смысл стучать лбом в бетонную стену? У Киркорова есть своя Серебристая Рыбка. Так, кажется, вы, возрожденцы, называете мечту? Киркоров хотел петь… А-аве Ма-ария-а!
Голос отца Никодима сорвался на высокой ноте. Он откашлялся, посматривая на меня.
– И Лорд-мэр предоставил ему такую возможность. Теперь Киркоров будет выступать перед стрелками…
Я захохотал. Киркоров будет выступать перед стрелками. Ну, надо же!
– А вы стрелкам-то сообщили эту радостную новость?
Физиономия Киркорова перекосилась от ненависти.
– Заткни гнилую пасть, пидар.
– Да, Андрей, – миролюбиво проговорил Лорд-мэр.– Не стоит дразнить Орфея. Ты недооцениваешь прошлое. Оно довлеет над каждым из нас. Вот, ты, например. Человек, руками которого был устроен День Гнева…
Всполох: Андрюшка, ЯДИ, Анюта, лабиринт Василиска, Звоньский, сто тысяч долларов… Я уже почти позабыл все это… Но, как отец Никодим… Он что, проник в мой мозг?
– Вижу, ты растерян, Андрей.
Лорд-мэр приблизился ко мне.
– Вглядись в мое лицо. Борода, шрамы, – отринь это.
Я уставился на Лорд-мэра. Черт! Да как же я раньше-то не узнал?
– Невзоров, – прошептал я. – Директор ЯДИ в Обнинске.
Он кивнул.
– Здравствуй, Островцев.
…Избитый Андрюшка – на полу. Директор вытирает платком лоб, говорит:
«Проклятая жара. Прямо Бангладеш. Даже кондиционеры не справляются»…
– Это ведь ты, – сказал я, смотря Невзорову прямо в глаза. – Ты спровоцировал Андрюшку продать американцам образец.
Невзоров отвел взгляд.
– Не спорю. Андрюшка оказался под рукой как раз вовремя. Неопытный сотрудник, отягощенный семейными проблемами, когда-то имевший точки соприкосновения с диссидентом… Американцы находились на взводе из-за военного конфликта в Азии и, получив из твоих рук неопровержимое доказательство выработки Россией невзория, просто не могли не нанести превентивных мер. Так начался День Гнева…
– И ты его творец, – проговорил я.
– И ты, Островцев.
Последнее замечание я пропустил мимо ушей.
– Но зачем?
– Что – зачем? Зачем – День Гнева?
Невзоров дружески хлопнул меня по плечу.
– Ты чудак, Андрей. Если б апокалипсис не случился тогда, он неминуемо произошел бы позже, но в более изощренной форме. Люди заигрались, превратились в мусор. Нужен был веник. Ты помнишь Президента?
– Нет.
– А я помню. Это не всполох, я помню – и все. В отличие от тебя, в отличие от всех, мне не пришлось спать…
– Ну, конечно, ведь ты состряпал апокалипсис и, конечно, позаботился об укрытии для себя.
– Умный ты парень, Андрей, – засмеялся Невзоров. – И словечко «состряпал» как нельзя лучше подходит… Так вот, президента избрали на волне всеобщего желания «очистки». Его ждали как мессию, в вожди записали, в Моисеи, а он оказался сумасшедшим… Какая трагическая нелепость! Все его ужимки, блеск глаз, речи во время предвыборной кампании, принимаемые нами за признак гениальности, за огонь, оказались просто-напросто признаками шизофрении. Но это еще полбеды. Беда в том, что президент не был человеком.
Я перестал понимать Невзорова.