Но было поздно. В замшелой яме, служившей волчатам домом, шевелилось нечто мокрое, склизкое, обвешенное зелеными нитями водорослей.
Чудовище повернулось на разъяренный рык волчицы, разогнув сгорбленную черную спину. Показалась розовая пасть, длинные белые клыки, с которых стекали на снег красные капли. И тут волчица увидела под лапами чудовища три изуродованных тельца, беспомощно лежащие в грязно-снежном месиве.
Преодолевая шум в голове, волчица прыгнула к убийце. Ее передние лапы со страшной силой вонзились в слежавшуюся черную шерсть на груди чудовища, и оно грузно завалилось на бок. Мгновение – и горло врага было разорвано в клочья.
Волчица кинулась к своим детенышам. Облизывала их, словно пытаясь вернуть к жизни. Но – тщетно.
Яростный бессильный вой пронесся над придавленной зимою лощиной…
…Руфь вышла на поляну и остановилась, разведя в сторону руки, как будто намериваясь обнять бушующий мир.
Поблизости раздался волчий вой.
Белым призраком, почти невидимая за снежной пеленой, на поляну выскочила волчица. Увидев человека, она замерла.
«Это – я,» – такая мысль пришла в голову Руфи, и она сделала шаг вперед. Волчица глухо зарычала, обнажив клыки.
– Тише, – проговорила женщина, уже зная, что ей следует делать.
Волчица сразу успокоилась и, в свою очередь, шагнула навстречу Руфи.
Объединенные неувядающим, невыносимым горем, они перешли в иное пространство, где нет жестких форм и рамок, где нет эфемерного времени. Они стали двумя снопами ярчайшего света.
Руфь бросилась вперед, и волчица прыгнула ей навстречу.
Два светлых пятна устремились друг к другу и стали одним огромным. Горе белой женщины и белой волчицы слилось воедино…
Прошла зима, отшумели бураны, большой водой подступила весна, вслед за ней запахами лесных цветов пришло лето. Все это время Руфь обитала в том самом доме, где познала счастье, живя вместе со своими детьми и внуками.
Она часто бродила по лесу, собирала ягоды, грибы и коренья, разговаривала с птицами и зверями и ни на мгновение не забывала о предназначении. Руфь знала, что избрана для того, чтобы уничтожить Мисоша. Медленно, но верно приближалась ко дню своей Истины, дню, когда ей придется сразиться с абсолютным злом, потаенным, как самые сокровенные пороки. Тем злом, что дремлет в каждом.
Поначалу ей было тяжело жить в доме, где вещи напоминали о прошлом: рыбацкое снаряжение Керка, одежда и обувь Алисии, немудреные игрушки Лия и Тельмы, мебель, сделанная руками ее сына. Но врачующее время шло, боль утраты отступила в глубину сознания и все, происходившее с ней до Воодушевления, вдруг стало представляться Руфи почти что сном, прекрасным, но неизмеримо далеким. И она вся без остатка погрузилась в свои нынешние заботы, проникнутые, как ей казалось, высшей целью.
И вот у нечисти, долгие годы безраздельно властвовавшей в озерном крае, появился враг, не знающий жалости к порождениям Мисоша.
Но враг этот был одинок и очень слаб и не мог потревожить Мисоша так, чтобы тот встрепенулся и застонал от боли.
Воительница уничтожила трех рыболаков, двух оборотней и одного упыря – но это была капля в море. Руфь знала: уязвить Мисоша, заставить выйти на последний бой будет необычайно трудно.
И главное, она не чувствовала в себе достаточно сил физических и в еще большей степени духовных для воплощения своего предназначения.
Нетерпение и жажда мщения сжигали сердце Воительницы.
Часто по ночам смутные тени тревожили ее. Что-то неведомое мешало Воительнице до конца проникнуться необходимой уверенностью в собственной непогрешимости, неосязаемые, и потому прочные цепи сковывали ее.
Эти цепи были сны Воительницы, редкие, но ослепительно яркие. Руфь просыпалась в холодном поту со странным ощущением, что она воровка.
Весь день, ходя по дому или по лесу, женщина думала: что и у кого она украла? И лишь к вечеру вспоминала: да, украла у самой себя память о Керке, Алисии, Лие и Тельме…
Было мглистое сырое утро; в низинах, как медведь в берлоге, ворочался холодный сизый туман. Воительница бежала на запад, в сторону от озера, лес перед нею густел и дичал. Дубы, супротив бьющей наотмашь осени, еще держали на ветвях свой наряд, лишь изредка отдавая ветру коричневые листья. И, навек расставаясь со своими резными сыновьями, деревья тоскливо завывали и махали ветками: «Прощайте!».
До ближайшего человеческого жилья отсюда было далеко, и оттого таким неожиданным и совершенно неуместным в этой глуши был звук, прорезавший вдруг тишину. Воительница остановилась, словно налетев на невидимую прочную стену: неподалеку плакал ребенок.
Мальчик сидел на толстом слое побеленной инеем листвы, дрожа от пронизывающего холода. Он, похоже, ничего не понимал, кроме того, что ему больно, и совсем не испугался, когда из-за деревьев выскочила белая волчица с черными умными глазами на продолговатой морде. Она остановилась и, замерев, некоторое время пристально глядела на лесное дитя, словно раздумывая над чем-то.
Мальчик сморщил припухшее лицо и в мольбе протянул руки, но волчица отпрыгнула в сторону и исчезла, как видение.
Деревья шумели, ухала сова, кричали вороны, и маленький пленник занесенной листвой поляны закричал, полными слез глазами проводив мелькнувший за деревьями белый силуэт. Безмолвная чернота безжалостно стерла светлое пятно, и мальчик снова остался один.
Но вот зашевелились кусты, на поляну вышла высокая седовласая женщина. Глаза ее блестели точь-в-точь как у пропавшей волчицы.
Руфь подняла мальчика с земли – он был таким легким и худым, что становилось страшно. Дрожащие ручонки обхватили шею женщины, ей даже стало трудно дышать. Тщедушное тело найденыша сотрясалось от плача.
– Ну-ну, успокойся, – проговорила Руфь, проглатывая вдруг подступивший к горлу комок.
Не сделав задуманного на день, Воительница поплелась обратно к дому, осторожно держа на руках свою неожиданную «добычу». Предстоял трудный путь: она теперь была не в облике легконогой волчицы.
Впервые со дня Воодушевления, Руфь развела в очаге огонь. До этого обходилась дымящим камельком из черного металла, на котором она готовила пищу и снадобья.
Огонь загудел, бросая на стены красноватые блики. Воздух в отсыревшем домике быстро согрелся.
После небольшого колебания Руфь уложила найденыша в одну из детских кроватей, укрыла одеялом. Она принялась готовить кашу и вдруг спохватилась: «Что же я делаю?»
Метнувшись к двери, Руфь выбросила на улицу кастрюльку с крупой. Вороны, видящие пищу даже в темноте, с радостным граем накинулись на нежданное угощение.
Взяв со скамьи бадью с водой, женщина загасила очаг. Огонь вначале злобно, а потом жалобно зашипел. Воительница отняла у мальчишки одеяло («Привык, не замерзнет») и вместо каши подала ему зачерствелый кусок хлеба.