Верховная жрица умолкла. Она налила еще чаю и положила ложкой рыбной пасты в маленькую чашку.
— Не доставляют ли вам затруднений мои повторные просьбы о продлении вашего присутствия?
— Нет, — ответила лейтенант Оун. — На самом деле другие лейтенанты подразделения Эск немного завидуют мне. На «Справедливости Торена» нет никаких возможностей для боевых действий. — Она подняла чашку, внешне спокойная, но внутренне раздраженная. Взволнованная. Разговор о новостях с Айми усилил ее беспокойство. — Боевые действия означают получение благодарностей и, возможно, продвижение по службе.
Эта аннексия была последней. Последняя возможность для офицера обогатить свой клан благодаря связям с новыми гражданами или даже посредством откровенного присвоения.
— Вот еще одна причина, почему я предпочла бы вас, — заявила верховная жрица.
Я последовала за лейтенантом Оун домой. И стояла на страже в храме, и смотрела за людьми, сновавшими по площади туда-сюда, уклоняясь от детей, которые играли в кау в ее центре: пинали мяч взад и вперед, кричали и смеялись. У самой кромки воды Преддверия Храма сидел угрюмый подросток из верхнего города, равнодушно наблюдая, как полдюжины малышей прыгали с камня на камень, напевая:
Раз, два, сказала мне тетя,
Три, четыре, трупосолдат,
Пять, шесть, пальнет тебе в глаз,
Семь, восемь, насмерть уложит,
Девять, десять, на части разобьет и снова соберет.
Когда я шла по улице, люди здоровались со мной, и я приветствовала их в ответ. Лейтенант Оун была напряжена и рассержена и лишь рассеянно кивала, когда люди кланялись ей.
Дама с жалобой о нарушении прав на рыбную ловлю ушла неудовлетворенной. После ее ухода перегородку обогнули двое детей и сели, скрестив ноги, на подушку, которую она освободила. У обоих вокруг талии обернуты отрезы ткани, чистые, пусть и выцветшие, но перчаток нет. Старшему ребенку около девяти лет, а рисунки тушью на груди и плечах младшего — слегка смазанные — указывали, что девочке не больше шести. Она смотрела на меня, хмурясь.
Обращаться на орсианском должным образом к детям проще, чем к взрослым. Использовалась простая форма без указания пола.
— Здравствуйте, граждане, — произнесла я на местном диалекте. Я узнала их обоих — они жили на южной окраине Орса, и я довольно часто говорила с ними, но в этом доме они никогда не были. — Чем я помогу помочь вам?
— Ты — не Один Эск, — заявил младший ребенок, а старший запоздало взмахнул рукой, словно пытаясь ее остановить.
— Я — Один Эск, — ответила я и показала на эмблему на своей форменной куртке. — Видишь? Только это — мой сегмент номер четырнадцать.
— Я же тебе говорила, — сказала старшая.
Младшая задумалась ненадолго, а потом произнесла:
— У меня есть песня. — Я молча ждала, и она сделала глубокий вдох, собираясь начать, но затем остановилась, сбитая с толку. — А ты хочешь ее услышать? — спросила она, все еще сомневаясь, вероятно, в моей личности.
— Да, гражданин, — ответила я.
Я — то есть я, Один Эск, — впервые спела, чтобы развлечь одного из моих лейтенантов, когда корабль «Справедливость Торена» была в космосе еще около сотни лет. Она любила музыку и взяла с собой инструмент в счет квоты багажа. Ей не удалось заинтересовать своим увлечением никого из офицеров, и поэтому она научила меня партиям к песням, которые играла. Я сохранила их в памяти и стала искать другие, чтобы сделать ей приятное. К тому времени как она стала командовать собственным кораблем, я собрала большую коллекцию вокальной музыки — никто не собирался давать мне инструмента, но я могла петь в любое время, и поползли слухи, сопровождаемые снисходительными улыбками: мол, «Справедливость Торена» интересуется пением. На самом деле, я — я, «Справедливость Торена», — терпимо относилась к этой привычке, потому что она была безобидной и потому что существовала вероятность, что один из моих капитанов это оценит. В противном случае я бы ее пресекла.
Если бы дети остановили меня на улице, у них не было бы сомнений, но здесь, где они сидели, словно на формальной встрече, все было по-другому. И я подозревала, что это разведка и младший ребенок собирался в конце концов попросить прислуживать во временном храме, расположенном в этом доме. И дело тут не в престиже назначения приносящим цветы Амаату — здесь, в этом оплоте культа Иккт, — а в традиционном дарении фруктов и одежды по окончании определенного периода. А лучший друг этого ребенка был сейчас цветоносом, что, несомненно, делало эту перспективу еще более интересной.
Ни один орсианин не выскажет такой просьбы сразу или прямо, поэтому ребенок и выбрал такой окольный путь, превратив случайную встречу в нечто формальное и пугающее. Я опустила руку в карман, вытащила пригоршню конфет и положила на пол между нами.
Младшая девочка кивнула, словно я разрешила все сомнения, сделала вдох и запела:
Мое сердце — это рыбка,
Скрывается в ежовнике,
В зелени, в зелени.
Мелодия являла собой странную смесь радчаайской песни, которую время от времени передавали по радио, и орсианской, которую я уже знала. Слова были мне незнакомы. Она спела четыре куплета чистым, слегка дрожащим голоском и собиралась начать пятый, но резко оборвала песню, когда за перегородкой послышались шаги лейтенанта Оун.
Наклонившись вперед, младшая девочка подобрала свою награду. Оба ребенка поклонились, все еще полусидя, а затем поднялись и выбежали из приемной, пронеслись по дому мимо лейтенанта Оун, мимо меня, следовавшей за лейтенантом.
— Благодарю вас, граждане, — сказала лейтенант Оун в их удаляющиеся спины, и они вздрогнули, а затем умудрились слегка поклониться в ее сторону, выбегая на улицу. — Что-нибудь новое? — спросила лейтенант Оун, хотя сама не слишком интересовалась музыкой, не больше, чем люди в среднем.
— Вроде того, — ответила я. Дальше по улице я увидела двоих детей, которые продолжали бежать, завернув за угол. Потом они остановились, тяжело дыша. Младшая девочка раскрыла ладонь и показала старшей пригоршню конфет. Удивительно, но она, казалось, не выронила ни одной, как ни мала была ее ладошка, притом что убегали они быстро. Старший ребенок взял конфету и положил в рот.
Пять лет назад я предложила бы что-то более питательное, тогда поставки продовольствия были бессистемными, а инфраструктура планеты еще не восстановлена. Сейчас каждому гражданину гарантировано достаточно еды, но пища не роскошна и почти всегда — непривлекательна.
Изнутри храм залит зеленым светом, и в нем царит тишина. Верховная жрица не появлялась из-за ширм своей резиденции в храме, но младшие жрецы приходили и уходили. Лейтенант Оун поднялась на второй этаж своего дома и сидела там, сбросив рубашку и погрузившись в раздумья, на подушке в орсианском стиле, скрытая экраном со стороны улицы. Она отказалась от чая (настоящего), который я принесла ей. Я передала обычный поток информации — все нормально, все как всегда — ей и «Справедливости Торена».