– Я не могу туда не ездить, – возмущался Гришка, хотя Люся ни в чем его не упрекала. – Если я не буду ездить к маме, выходит, она мне не нужна?
Люся не понимала, почему молодой мужчина должен проводить все выходные с мамой, как будто у него нет и не может быть собственной жизни, но никогда не возмущалась, наоборот, она всегда говорила себе, что если он такой хороший сын, значит, будет отличным мужем и отцом.
– Я не прошу тебя не ездить, Гриша, – сказала она. – Я просто тоже хочу отдохнуть. На даче у подруги.
– Тебе что? – орал Гришка. – С ней очень интересно, да?
– Мне с ней интересно, – согласилась Люся. – И я хочу подышать свежим воздухом. И позагорать. А что, ты возражаешь?
Гришка не ответил. Она тогда еще не сформулировала для себя, что он просто не способен принимать решения. Никакие. Он не способен сказать ей: «Не езди», он может только возмущаться и требовать от нее, чтобы она поступала так, как ему хочется, чтобы она угадывала его желания, восхищалась им.
Люся поехала с Леной Демидовой на дачу. Павел, муж Лены, заехал за ними после работы. В городе, как всегда, были пробки, и они ждали Павла до половины восьмого. Ждать было скучно, и они, сидя в 18-й лаборатории, где Лена тогда еще не была начальницей, выпили бутылку вина, которое купили в обед для Лениной тетки – та любила французские вина, но Павел все не ехал, и уже давно никого, кроме них, не осталось в лабораториях. Они пили вино, и Люся спрашивала, не обидится ли тетка, которую она заранее немного побаивалась, а Лена ее успокаивала и говорила, что тетка у нее нормальная, хорошая и, конечно же, не обидится. Они захмелели, много смеялись, и приехавший Павел обозвал их алкашками.
– Паша, – сказала подвыпившая Лена, – завтра обещают ураган и град.
– Откуда? – спросил Павел, покачав головой: удивлялся ее хмельным бредням.
– Мама, – объяснила Лена, поудобнее устраиваясь на сиденье.
Конечно, Люся поняла, что Лена узнала прогноз погоды от матери, о чем и было доложено Павлу. А еще вспомнила, что так же, понимая друг друга с полуслова, разговаривали ее родители, когда отец бывал трезв. Может, именно это и заставляет маму, уважаемую женщину, много лет терпеть его пьяные выходки?
А вот Люся с Гришкой всегда разговаривали по-другому. Как чужие, неожиданно поняла она.
Но тогда ей еще не приходило в голову расстаться с Гришкой.
Люся заметила совсем рядом бабочку и даже остановилась, так приятно было наблюдать за прекрасным насекомым. Потом поставила сумки на землю и нарвала неизвестных ей желтеньких цветов. Цветы рваться не хотели, стебли получились разной длины, а сам букет довольно облезлым, но Люсе он показался очень красивым. Она взяла обе сумки в одну руку, а другой все подносила цветы к лицу и вдыхала почти неуловимый аромат.
К дому она подошла повеселевшая, выложила продукты, не слушая Лениного ворчания, поставила цветы в вазу, нашедшуюся в буфете, поднялась на второй этаж в «свою» комнату, достала из сумки визитку Ивана, покрутила ее в руках и сунула назад.
Дмитрий Михайлович не стал заводить машину в гараж, поставил рядом с крыльцом. У Демидовых горел свет. Он знал от Нины, что на Лизавету было совершено покушение, на Лену тоже. Нужно зайти к соседям, узнать, как дела, но он все откладывал визит. Если бы Лена приехала одна, без «друга», он давно бы зашел, и Нонну помянул с ними, и, может быть, даже заплакал, совсем не стесняясь. Лена была не одна, и он, Дмитрий, ей совсем не нужен. Это она ему нужна, и была нужна все прошлые годы, только он не хотел признаваться себе в этом, потому что признать это означало бы, что надо ломать всю устоявшуюся жизнь и бросить Иру, ни в чем перед ним не виноватую, что являлось для него поступком совершенно недопустимым. Он вспомнил, как, изредка заезжая за женой после работы, выискивал глазами Лену среди выходящих из института людей и какую пустоту чувствовал, когда ему не удавалось ее увидеть.
Он вылез из машины и тихо хлопнул дверью.
В последние дни он, как ни странно, почти не думал о жене, ему казалось даже, что он забыл о ней. Он вспоминал сестру и Лену и думал о том, как легко ему было с сестрой и с Леной, когда она приходила последний раз. Почему-то мысли о Лене казались ему немножко стыдными, и он не понимал, почему. Лена и Ира ровесницы, но он не видел ничего стыдного в женитьбе на Ире, она была для него обычной женщиной, молодой и красивой. Он еще совсем нестарый мужчина, и разница в возрасте у них вовсе не запредельная. Таких браков множество. Думая о Лене, он испытывал какую-то неловкость, как будто ловил себя на чем-то недостойном. Почему? Потому что знал ее девочкой? Ну и что? Таких браков множество, и в этом нет и быть не может ничего противоестественного.
Почему он не обнял ее тогда в Сокольниках, когда она хотела и ждала этого? Потому что она была совсем ребенком и казалась ему дочерью. А недавно, когда она сидела напротив на маленькой скамеечке и он знал, что она единственная нужна ему? Почему не обнял? Потому что ее ждал «друг»? Ерунда, он взрослый мужчина и мог отбить ее у любого «друга». Во всяком случае, попытаться отбить. Он не сделал попытки приблизиться к Лене, потому что сам заставил себя играть роль «почти отца». А еще потому, что у него семья. Ирина. И он, как и все Лучинские, должен думать о своей семье. Он несвободен. Он обязан думать о женщине, с которой – теперь он отдавал себе в этом отчет – давно мечтал порвать.
Но прежде он обязан сделать другое.
Он отпер дверь, зажег свет в кухне и, не раздеваясь, плеснул себе коньяку. И опять подумал, почему не звонит Ира.
Из страха? Ира боится, что он узнает про ее выходку с прибором и разведется с ней? Больше ей не грозит ничего. Конечно, из института придется уйти, к приборам с военной приемкой даже прикасаться нельзя, не то что развлекаться, подкладывая их кому-то в сейф. Но институт – не единственное место в Москве, где она может работать. Да и не слишком она мечтала работать.
Она боялась его, Дмитрия. Боялась его потерять. Ради него она способна на все, даже на преступление. На самом деле, Ира – единственный человек на свете, кому он нужен.
Ему вдруг открылось то, о чем он никогда не думал – Ира не нужна никому. Она очень красивая женщина, наверняка найдется много желающих провести с ней время, но едва ли есть человек, способный пойти ради нее на преступление.
Дмитрий Михайлович выключил свет и теперь сидел в полной темноте.
Он всегда старался не замечать недостатков жены, баловал ее, никогда не отказывал ей в недешевых и часто ненужных покупках, но и не шел у нее на поводу. Не позволил ей перестраивать дом, прекрасно понимая, что ничем, кроме желания превзойти соседей Демидовых, это не вызвано, а все разговоры о том, что им необходим третий этаж, чтобы не мешать Нонне, только предлог, к тому же не очень удачный: дом был просторным и ни в каких перестройках не нуждался. Он не хотел выглядеть смешным в глазах соседей. А почему, собственно? Какая ему разница, что скажут чужие люди, ну, пусть даже не совсем чужие? Получалось, что их мнение для него важнее мнения Ирины? Да, именно так. Ему небезразлично, что скажут Демидовы, и абсолютно все равно, что думает Ирина. А ведь нужен он именно ей, а вовсе не Демидовым.