– Лен, я хочу, чтобы он меня любил. – Любочка подняла блестящие от слез глаза. – Я сама готова у него в ногах валяться, только бы он Тамарку бросил. Я не знаю, как переживу, если он уйдет…
– А сейчас ты не переживаешь? Ты на себя не похожа, смотреть страшно. Я тебе могу точно сказать, что будет, если он не уйдет, вернее, если ты его не выгонишь, потому что сам он никуда не денется, не дурак. Ты будешь бояться всех женщин вокруг, и чем дальше, тем больше. У тебя не будет ни минуты покоя, ты все время станешь думать, где он да с кем. И превратишься вместо феи в озлобленную замученную бабу с кучей болезней.
Соседка тихо заплакала, уткнувшись лицом в ладони, и Лена замолчала, утешать ее не стала. Она не знала, как объяснить несчастной девушке, что остаться с Анатолием равнозначно самоубийству.
– Ладно, пойду я. – Высморкавшись, Любочка поднялась. – Ты, когда в Москве будешь, звони, ладно?
– Обязательно, – пообещала Лена. – Да ты мне сама звони, когда захочешь. Или на дачу к нам приезжай, я рада буду. И тетя тоже.
Лена захлопнула за Любой дверь.
Почему нам никто никогда не говорит, что жизнь – это тяжелый труд? Почему мы все ждем, что счастье само свалится к нам в руки?
Люсе повезло: двери электрички раскрылись прямо перед ней, и она с удовольствием устроилась у окошка по ходу поезда. За окном мелькали совсем уже густые деревья, желтые россыпи одуванчиков, собачники, выгуливающие вдоль железнодорожных путей своих питомцев. Низкое вечернее солнце светило в глаза, и Люся стала нашаривать в сумке темные очки, но рука вытащила визитку дачного участкового. Люся сунула визитку назад, достала очки и опять уставилась в окно. Она всегда ездила на дачу к Лене одна, пора бы уж и привыкнуть, но сейчас ей почему-то от этого было грустно. Она давно чувствовала себя одинокой, даже когда жила с Гришей. Ей всегда приходилось самой принимать решения, потому что Гришка боялся всего на свете: сокращений на работе, эпидемий гриппа, падения доллара и черт знает чего еще. А Люся всегда должна была оставаться сильной, успокаивать его и самой решать, как жить, где работать, куда ехать отдыхать… Она чувствовала себя одинокой даже до того страшного, что случилось с ней, когда она еще называла Гришку своим мужем, и о чем старалась никогда не вспоминать.
– Гриша, у нас будет ребенок, – замирая от восторга и немножечко от страха, объявила Люся. Она только что пришла из женской консультации, где все подтвердилось, купила по дороге мороженое и компот из клубники и выкладывала лакомства на блюдечки.
– У тебя будет ребенок? – переспросил Гришка, и это «у тебя» больно ее царапнуло. Он замер с чайником в руках – собирался греть воду.
– Да, – подтвердила Люся, стараясь не обращать внимания на «у тебя».
– Но… – Гришка поставил чайник на стол, – но мы же не можем сейчас заводить детей.
– Почему? – Люся не понимала совершенно искренне.
– Мы еще не встали на ноги, – обиженно сказал Гришка, вышагивая по маленькой кухне.
Он еще что-то говорил, и опять Люся его не понимала. Не понимала, почему два молодых здоровых человека с высшим образованием, живущие в Москве, где найти работу вовсе не проблема, не могут иметь ребенка.
Гришка все говорил, и она неожиданно вспомнила, как Луиза Матвеевна явилась к ним требовать, чтобы Люся «отстала» от ее сына, и как отец тогда сказал:
– Люсенок, брось его. Правда ничего путного не выйдет.
Она возмутилась, а отец сконфузился и пошел на попятный:
– Конечно, тебе решать. Это твоя жизнь.
Ей вдруг отчаянно жалко стало и отца, загубившего собственную жизнь, и маму, и себя. И даже Гришку.
– Не забывай, – Гришка остановился перед ней, – у тебя… наследственность.
Этого он говорить был не должен, родителей Люся в обиду не давала, и он это знал. К тому же еще в институте он рассказал, что его отец тоже пил и мать его давно выгнала. Много позже Люся узнала, что Гришкин отец после развода удачно женился на дочери какого-то бывшего партийного деятеля, в перестройку завел собственное дело и скончался несколько лет назад все от того же пьянства, оставив молодой жене бизнес, недвижимость и немалые деньги. Гришкина мать пыталась отсудить часть наследства в пользу сына, но так и не смогла.
– А у тебя? – усмехнулась Люся.
Гришка задохнулся и еще долго что-то вопил, но она его не слушала.
Рассчитывать на него она больше не могла. Рассчитывать придется только на себя.
На следующий день она поехала к маме.
– Люсенька, я все для тебя сделаю, – заплакала та. – Но ведь отец? Ты же понимаешь…
Люся понимала: шел очередной запой, мать вытаскивала мужа из страшной зловонной пропасти, и на дочь ее просто не хватало.
– Лена, ты бы родила? – спрашивала Люся у подруги.
– Я бы точно родила, Люсенька. Но я – это я, а сейчас решать надо тебе. К тому же я на четыре года старше, а это очень много.
Лена еще говорила, что Люся с малышом вполне может жить у нее, вдвоем легче, да и за квартиру платить не надо, что летом они возьмут ребенка на дачу и наверняка справятся безо всякого Гришки.
Ребенка Люся не оставила: на Гришку никакой надежды, отец пьет, а Лена все-таки чужой человек, и загружать ее своими проблемами нельзя. При этом Люся полностью отдавала себе отчет, что Гришка на ней обязательно женился бы, решись она рожать, вернее, она женила бы его на себе. Все-таки законченным подонком он не был и ее беременную не бросил бы.
Ребенка Люся не оставила, она готовила Гришке еду, обсуждала с ним, какой стиральный порошок купить и какая у него стерва-начальница.
Обсуждала до того вечера три месяца назад, когда Гришка взял в руки ее пальцы, погладил их, поцеловал и признался, глядя ей в глаза:
– Ты знаешь, я часто думаю, что наш сын мог бы уже скоро родиться…
Сначала Люсе показалось, что она ослышалась. Гришка, который утверждал, что они «еще не встали на ноги», ждал от нее сочувствия и жалости. Он любил, когда его жалели и утешали. Интересно, что она должна ему сказать? Ты не расстраивайся, Гриша, у тебя еще будут детки? Если я не смогу родить, других баб навалом?
В глазах у него стояли самые настоящие слезы.
– Уходи, Гриша, – устало произнесла Люся.
Он до сих пор донимал ее звонками и не понимал, «почему она так жестоко с ним поступила».
Поезд уже тормозил, Люся увидела одиноко стоявшего на платформе мужчину, не сразу узнала Ивана и отчего-то испугалась. Если бы с платформы можно было спуститься, не проходя мимо него, она бы, наверное, так и сделала, но спуск был всего один, и Люся пошла ему навстречу вдоль тронувшейся электрички.
Она хотела кивнуть как можно равнодушнее, но он, сразу выхватив ее взглядом из небольшой толпы пассажиров, шагнул ей наперерез и остановился, не давая пройти.