Она понимала, что поступила безответственно, выпустив Мег из поля зрения. Для многих, кто вступал в их сообщество, первые несколько недель являлись тяжким испытанием; новички бывали дезориентированы, с трудом привыкали к новым правилам и условиям проживания и имели обыкновение при первой удобной возможности возвращаться к прежней жизни. Разумеется, им никто не препятствовал: организация «Виноватых» не была сектой, как по незнанию многие считали. Каждый из ее членов был волен прийти и уйти по собственному желанию. Но задача Наставника заключалась в том, чтобы направлять новичка, по-дружески поддерживать его, помогая побороть минуты сомнений и слабости, дабы он или она не пали духом и не совершили то, о чем будут сожалеть всю оставшуюся жизнь.
Лори подумала о том, чтобы еще раз быстро обойти весь магазин по периметру в поисках своей ученицы, но потом решили идти прямо на парковку: может, туда убежала Мег. Она прошла между двумя пустующими кассами, стараясь не думать о том, с какими глазами она вернется в штаб-квартиру и будет объяснять, что она оставила свою подопечную без надзора не где-нибудь, а в супермаркете.
Автоматические двери медленно раздвинулись, выпуская ее в ночь. На улице, как ей показалось, заметно похолодало. Лори уже приготовилась бегом пуститься на поиски, но тут, к своему несказанному облегчению, увидела, что необходимость в этом отпала. Мег – молодая женщина в бесформенном белом наряде – стояла прямо перед ней с виноватым видом, держа перед грудью листок бумаги, на котором было написано:
Прости. Я не могла там дышать.
* * *
На Гинкго-стрит они вернулись уже далеко за полночь. Проскользнули между двумя бетонными заграждениями, расписались в караульной. Эти меры безопасности были внедрены двумя годами ранее, после рейда полиции, закончившегося гибелью Фила Краутера – сорокадвухлетнего мужа и отца троих детей – и ранением еще двух членов организации. Полицейские, с ордером на обыск и таранами, нагрянули к ним глубокой ночью, надеясь спасти двух девочек, которых, по утверждению их отца, «Виноватые» похитили и держали в своем поселении под замком против их воли. Некоторые члены сообщества, возмущенные тем, что они восприняли как гестаповские методы, стали забрасывать полицейских камнями и бутылками. Те, оказавшись в меньшинстве, запаниковали и открыли огонь. После проводилось расследование, оправдавшее действия полицейских, но сам рейд был признан «небезупречным с точки зрения закона, плохо организованным, основанным на голословных утверждениях ожесточенного родителя, проживающего отдельно от семьи». С тех пор – и здесь Лори должна отдать должное Кевину за перемены в лучшую сторону – мейплтонская полиция вела себя менее агрессивно по отношению к «Виноватым», стараясь использовать в спорных и кризисных ситуациях, которые время от времени возникали, дипломатические методы, а не силу. И все же о том, что полицейские открыли огонь, на улице Гинкго не забывали, и эти воспоминания были мучительны. Лори ни разу не слышала, чтобы кто-то рассуждал о возможности убрать дорожные заграждения, которые к тому же служили памятным знаком. На них аэрозольной краской была нанесена надпись: МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ФИЛ. ДО ВСТРЕЧИ НА НЕБЕСАХ.
Им отвели комнату на третьем этаже Синего Дома, где обычно размещали Учениц. Вообще-то, Лори жила в Сером Доме, в женском общежитии, расположенном по соседству, где в комнате среднего размера спали по шесть-семь человек – все в спальных мешках на голом полу. Каждая ночь – безалкогольная «пижамная вечеринка» с участием одних только взрослых: не слышно ни смеха, ни шепота – только кашель, пуки, храп и кряхтенье – звуки и запахи слишком большого количества усталых людей, втиснутых в слишком маленькое помещение.
Синий Дом в сравнении с Серым был относительно цивилизованным жилищем, даже роскошным: они жили лишь вдвоем в маленькой комнатушке с двумя односпальными кроватями, светло-зелеными стенами и мягким бежевым ковром на полу, по которому приятно ступать босыми ногами. Но самое главное – прямо напротив их комнаты, через коридор, находилась ванная. «Коротенький отпуск», – подумала Лори. Пока Мег принимала душ, она переоделась, сменив грязную одежду на ночную рубашку свободного покроя, какие носили «Виноватые», – безобразное, но удобное одеяние, сшитое из старой простыни, – затем, преклонив колени, стала молиться. Сначала – долго и сосредоточенно – за детей, потом дальше по списку: за Кевина, за свою мать, за братьев и сестер, за друзей и бывших соседей, пытаясь представить каждого из них в белом одеянии, в золотистом сиянии всепрощения, – как ее учили. Молиться в безлюдной комнате, где тебя никто и ничто не отвлекает, тоже считалось роскошью. Лори знала, что Господу все равно, на коленях она стоит или на голове, но она предпочитала делать это по правилам: тогда и сознание ясное, и внимание не рассеивается.
«Спасибо, Господи, что привел к нам Мег, – молилась она. – Дай ей силы и даруй мне мудрость, чтобы направлять ее по верному пути».
Ночное дежурство прошло относительно хорошо, рассудила Лори. Они упустили из виду Грайса и не наткнулись ни на кого из тех, чьи досье они просматривали, зато активно поработали в центре города, где царило оживление: сопровождали людей из баров и ресторанов к их автомобилям, довели до дома трех девочек-подростков, весело болтавших о мальчиках и школе, не обращая внимания на Лори и Мег. Случился только один неприятный инцидент – с парочкой пьяных придурков двадцати с чем-то лет, возле бара «Экстра Иннинг». В сущности, ничего страшного не произошло – обычные оскорбления, предложение заняться сексом, выраженное в грубой форме одним из парней, красавчиком с самодовольной ухмылкой, обнявшим Мег так, будто она его подружка («Я трахну милашку, – сказал он своему приятелю. – А ты займешься бабусей»). Но даже это был полезный урок для Мег, показавший ей, с чем она может столкнуться в Ночном Дозоре. Рано или поздно кто-нибудь ударит ее, или плюнет на нее, или сделает еще что похуже, и она обязана стерпеть оскорбление – безропотно, не пытаясь защититься.
Мег вернулась из ванной. Она застенчиво улыбалась, лицо порозовевшее, фигура утопает в балахоне ночной рубашки. Жестоко это, думала Лори, одевать красивую молодую женщину в мешок, словно ее красоте нет места в этом мире.
«Для меня все по-другому, – убеждала она себя. – Я только рада спрятать свое тело».
Вода в ванной была теплой – роскошь, которую она уже перестала принимать как должное. В Сером Доме хронически не хватало горячей воды – что было неизбежно при таком количестве жильцов, – но правила требовали, чтобы душ, невзирая на обстоятельства, они принимали два раза в день. Лори долго стояла под струями горячей воды. Ванная наполнилась паром, но это не имело значения, поскольку зеркала в поселении «Виноватых» были запрещены. Ей до сих пор было странно чистить зубы перед пустой стеной, да еще какой-то непонятной мучнистой пастой без названия и допотопной простой щеткой. Она беспрекословно приняла все ограничения, связанные с личной гигиеной, – нетрудно было понять, почему духи, бальзамы для волос и омолаживающие кремы считаются излишеством, – но никак не могла смириться с отказом от своей электрической щетки. Долгие недели она тосковала по ней, пока не осознала, что мучает ее не только ощущение отсутствия чистоты во рту. Она скучала по семье, по всем тем годам бездумного семейного счастья, по долгим перегруженным дням, в конце которых они с Кевином стояли бок о бок перед двойной раковиной в ванной – в руках у каждого по жужжащей зубной щетке, работающей на батарейках, рот полон освежающей мятной пены. Но все это осталось в прошлом. Теперь она была одна в тихом помещении, упрямо двигала кулаком перед своим лицом, никому не улыбалась в зеркало, никто не улыбался ей в ответ.