И ведь обидно было то, что они почти ничего не знали друг о друге, хотя вместе ездили отдыхать. Ему еще столько всего нужно было выяснить, у него накопилась к ней масса вопросов, и он задал бы их, если б она позволила. Но Нора еще во Флориде дала ясно понять, что личное – это запретная зона. Она отказывалась говорить о муже и детях, даже о своей прежней жизни. И он видел, как она напрягалась те несколько раз, когда он пытался рассказать ей о своей семье. Морщась, она отводила взгляд, словно ей в лицо светил фонарем полицейский.
По крайней мере, во Флориде они находились в непривычной обстановке, почти все время проводя на открытом воздухе, где ничего не стоило нарушить молчание, обменявшись замечаниями по поводу температуры воды в океане, или красоты заката, или того, что мимо пролетел пеликан. Здесь, в Мейплтоне, ничего такого не было. Они всегда находились под крышей, всегда у нее дома. Нора не ходила ни в кино, ни в рестораны, даже в «Carpe Diem» не соглашалась заглянуть, чтобы пропустить перед сном стаканчик. Они только и делали, что пытались говорить ни о чем и смотрели «Губку Боба».
Впрочем, даже об этом Нора ему не рассказывала. Кевин понимал, что с этим мультсериалом у нее связаны определенные воспоминания, и был тронут тем, что она позволяет ему принимать участие в ее ритуале. Однако он хотел бы больше знать о том, что «Губка Боб» значит для нее и что она записывает в тетради после просмотра каждой серии. Но, очевидно, это его тоже не касалось.
* * *
Нора не хотела быть холодной и замкнутой. Она хотела быть такой, какой была во Флориде – открытой, энергичной, раскрепощенной душой и телом. Те пять дней пролетели как во сне. Они оба упивались солнцем, адреналином, не переставая удивляться тому, что оказались вместе в непривычной жаре, освободившись из плена повседневной рутины. Они гуляли, катались на велосипедах, флиртовали, купались в океане, а, когда темы для разговора иссякали, пили, нежились в джакузи или читали триллеры, купленные в аэропорту. Ближе к вечеру они на несколько часов расставались – расходились по своим номерам, чтобы принять душ и вздремнуть перед совместным ужином.
В первый же вечер она пригласила его к себе. Ей казалось, этого требуют правила приличия – как-никак за ужином они выпили бутылку вина и на пляже целовались так, что аж дух захватывало. Она не нервничала, раздеваясь в его присутствии, не просила его погасить свет. Стояла перед ним обнаженная, блаженствуя под его восхищенным взглядом. Ощущение было такое, что ее кожа пылает.
– Что скажешь? – спросила она.
– Изящные ключицы, – отвечал он. – Осанка красивая.
– И это все?
– Пойдем в постель, и я дам оценку твоим подколенным ямкам.
Она забралась в кровать, прижалась к нему. Торс у него был как светлая каменная плита, надежная и твердая. Когда она первый раз обняла его, у нее создалось впечатление, что она обнимает дерево.
– Ну и как мои подколенные ямки?
– Честно?
– Да.
Его ладонь поползла по ее ноге вниз от бедра.
– Холодноватые.
Она рассмеялась, он поцеловал ее, она ответила на его поцелуй, и разговор на том был закончен. Заминка произошла несколько минут спустя, когда он, пытаясь овладеть ею, обнаружил, что она слишком сухая. Она извинилась, объяснила, что ей не хватает практики, но он шикнул на нее и языком проложил дорожку по ее телу до самого ее естества. Он не спешил, возбуждая ее, давал понять, чтобы она расслабилась, что это нормально, лаской ненавязчиво заставлял идти незнакомой тропой, пока она не перестала нервничать и, издав тихий вскрик, не осознала, что уже дошла до конца пути, что какой-то узел в ней развязался и нечто теплое сочится из нее. Отдышавшись, она ползком переместилась в нижнюю часть кровати и отплатила любезностью за любезность, ни разу не вспомнив про Дуга и Кайли, взяла в рот его плоть, вообще ни о чем не думала, пока не довела его оргазма, пока он не перестал содрогаться и она не прониклась уверенностью, что выпила его до последней капли.
* * *
Когда мультфильм закончился, и Нора закрыла тетрадь, Кевином на мгновение овладел трепет ожидания.
– Извини. – Она зевнула, из деликатности прикрывая рот рукой. – Я немного устала.
– Я тоже, – признался он. – Долгий был день.
– Сегодня так холодно. – Она поежилась, словно выражая ему свое сочувствие. – Жаль, что тебе нужно уходить.
– Мне не обязательно уходить, – напомнил он ей. – Я с удовольствием останусь. Я скучал по тебе.
Нора задумалась.
– Ты слишком торопишься, – сказала она. – Мне нужно чуть больше времени.
– Никто не заставляет нас что-то делать. Просто побудем вместе. Поговорим, пока не заснем.
– Извини, Кевин. Я не в настроении.
Это отговорки, хотел сказать он ей. Разве не помнишь, как это было? Неужели не понравилось? Но он знал, что спорить бесполезно. Стоит начать что-то доказывать, и ты уже проиграл.
Нора проводила его к выходу, пожелала спокойной ночи, прижавшись к нему губами – подарила на прощание целомудренный, но долгий поцелуй, будто одновременно просила прощения и подавала надежду.
– Я завтра позвоню? – спросил он.
– Конечно, – ответила она. – Позвони завтра.
* * *
Нора заперла дверь и отнесла бокалы в раковину. Потом поднялась наверх и приготовилась ко сну.
Я ужасная подружка, думала она, чистя зубы. Непонятно, зачем я вообще это затеяла?
Ей было стыдно. Она знала, что сама во всем виновата: проявила инициативу и ввела Кевина в заблуждение. В конце концов, ведь это она пригласила его во Флориду и пять дней изображала из себя нормально функционирующего, относительно жизнерадостного человека. И к концу поездки почти поверила, что она и в самом деле нормально функционирующий, относительно жизнерадостный человек – та, что под столом держит за руку другого человека, кормит его с вилки кусочками десерта, – поэтому вряд ли она имела право осуждать Кевина за то, что он разделил с ней ее заблуждение, или растерялся и счел, что его предали, когда она отняла у него все то, что поначалу дала.
Но она не была тем человеком, во всяком случае, здесь, в Мейплтоне, даже близко на него не походила, и не было смысла прятаться от правды. В ее душе не осталось любви, которую она могла бы подарить Кевину, не осталось ничего другого – ни радости, ни энергии, ни чуткости. Она по-прежнему была разбита, в ней по-прежнему недоставало каких-то важных элементов. Осознание этого чуть не раздавило ее, когда она вернулась домой – непосильный груз ее собственного существования, свинцовый плащ, наброшенный на ее хрупкие плечи. Добро пожаловать домой, Нора. Этот груз теперь был гораздо тяжелее, чем ей помнилось, гораздо тягостнее – цена, которую приходилось платить за то, что на несколько дней она улизнула из-под него. Понравилась поездка?