Именно поэтому глаза у Барри были на мокром месте. Да, она ласкала его тело, но тронуть его душу ей так и не удалось.
К черту китайские церемонии, решила она.
– Неужели тебя никто и ничто не волнует? – выпалила она. – Почему ты стал таким бесчувственным, черт тебя подери?
Какое-то время Грей молчал.
– Мои родители умерли в один день, – неохотно проговорил он. – Их застрелили. Обоих. Я тогда был еще ребенком. Знаешь, как больно мне было? Но я справился, переехал к деду с бабушкой. Потом умерли и они, один за другим. Мы с сестрой были близки, зато ее муж терпеть меня не мог. Сначала он настроил против меня своих детей. Потом они уже вместе взялись за нее, и она незаметно вычеркнула меня из жизни. Еще у меня было двое друзей, которым я доверял. Я читал их мысли до того, как они успевали додумать их до конца, и то же самое делали они. Мы были близки настолько, насколько это возможно для мужчин с нормальной ориентацией. А потом они меня предали. И дважды пытались меня убить. – Грей передернул плечами. – Так что извини. Как-то не испытываю особого желания заводить новых друзей.
Это было больше, чем она вытянула из него за все это время. И все же Барри заметила, что в его автобиографии не хватало одной главы. Это просто бросалось в глаза.
– А как же Ванесса? И ребенок? – напомнила Барри. – Ты забыл упомянуть, что любовью твоей жизни стала чужая жена.
– Верно, – жестко проговорил он. – Эту главу я пропустил.
– Сенатор?
Клит недовольно уставился на селектор, стоявший у него на столе:
– Что у тебя, Кэрол?
– С вами хочет поговорить Грей Бондюран.
Сенатор озадаченно поскреб подбородок:
– Скажи, что меня нет.
– За последние два дня он звонит уже третий раз.
– Мне плевать, сколько раз он звонил – нам не о чем разговаривать! – вспылил сенатор. – Соедини меня с доктором Алланом.
– Я пытаюсь ему дозвониться, но он по-прежнему недоступен.
– Проклятье! Что это значит?
– Сотрудники Белого дома не уточнили, сэр.
Незадолго до этого Джордж Аллан сообщил, что новый курс лечения, который он назначил Ванессе, только ухудшил ее состояние. Доктор подчеркнул, что она снова стала много пить. Общий смысл разговора сводился к тому, что Ванессу нужно срочно перевести в частную клинику, что она пройдет необходимое обследование. И лучше, чтобы ее пока никто не навещал – во всяком случае, пока ее состояние немного не стабилизируется. Собственно говоря, посетителей туда вообще не пускали – таковы были правила.
Опять этот чертов Хайпойнт, выругался про себя сенатор. Ванесса исчезла – ей даже не дали попрощаться с ним и к ней опять никого не пускали. На прощанье Аллан предупредил, что в ближайшие несколько дней улучшения ждать не стоит.
Будучи председателем финансового комитета сената, Амбрюстер был по горло занят совещаниями – шло обсуждение бюджета на следующий год. Его обсуждение было обязательным, а он ловил себя на том, что не в состоянии сосредоточиться на финансах, потому что все его мысли о дочери.
Похоже, доктор намеренно избегает разговора с ним. А Дэвид вообще не считает нужным позвонить и уклоняется от личных встреч. От всего это крепко попахивало… Да что там, поморщился сенатор, вонь прямо до небес! И этому немало способствовала растущая паника сенатора.
– Вы сказали им, кто звонит?
– Разумеется, сэр.
– Тогда передайте, что я хочу немедленно поговорить с президентом.
Пока секретарша снова звонила в Белый дом, сенатор поднялся из-за стола и подошел к большому окну. Он видел все это вот уже больше тридцати лет, но все не мог налюбоваться. Все оставалось прежним, разве что автомобили, снующие по широким улицам, стали другими. Одна мода сменяла другую. Времена года тоже. Только величественные здания правительства Соединенных Штатов оставались незыблемыми.
То болезненно-острое чувство, которое он испытывал при виде их, трудно было назвать патриотизмом. Это была не любовь к своей стране, а нечто более приземленное. Скорее уж болезненная тяга к власти, бурлящая в этих зданиях, возбуждавшая его куда сильнее, чем даже эрекция. Сенатор давно уже понял, что власть – сильнейший афродизиак. Ничто в мире не могло с этим сравниться. Даже близко.
Каждый, кто хоть чего-то стоит, жаждет добиться власти. А добившись, сражается до последней капли крови, чтобы ее удержать. Конечно, настанет день, когда кто-то помоложе отберет эту власть у него – это неизбежно, и сенатор это знал. Но это случится не сегодня. И не завтра. Он сам выберет время, когда уйти. И кому передать эту власть.
И этим человеком точно не станет Дэвид Меррит.
Снова зажужжал селектор.
– Мне очень жаль, сенатор. Сегодня у президента весь день расписан по минутам, а вечером он улетает в Атланту. Вернется только завтра к вечеру.
– Спасибо, Кэрол. – Сенатор немного подумал. – Попытайтесь все-таки дозвониться этому коновалу – я имею в виду Аллана. Ах да, и избавьтесь от Бондюрана.
– Да, сэр.
Вернувшись к столу, сенатор уселся, закинул на него ноги и покрутился во вращающемся кресле, обдумывая следующий шаг. Итак, Дэвид действовал быстрее, чем предполагал Амбрюстер. Он, если честно, рассчитывал, что президент предпочтет подождать, пока уляжется шум, прежде чем попытается убрать единственного свидетеля совершенного им преступления.
Да, сенатор поверил всему, что той ночью ему рассказали Барри и Бондюран. Да, он сделал все, чтобы подорвать доверие к этой Тревис, но разве она оставила ему выбор? Он был вынужден поднять страшный шум из-за той оплошности, которую она допустила в клинике, иначе пришлось бы признать, что его, старого дурака, обвели вокруг пальца. Да, он подверг ее травле, но он не злился на нее, нет. Его ненависть была направлена на предавшего его зятя.
Барри Тревис – всего лишь легкомысленная сумасбродка. Иное дело Грей. Сенатор не поверил бы ни единому слову Барри Тревис, будь она одна, однако Бондюрану он верил, как себе. Вообще говоря, он всегда недолюбливал этого морского пехотинца, ставшего ближайшим другом президента. На диво неразговорчивый – до такой степени, что кто-то бы счел его туповатым, он тем не менее был на удивление цельной натурой. А сенатор привык не доверять таким, как Бондюран, – честным и прямодушным.
Он не помнил случая, чтобы Бондюран солгал. При этом он старательно избегал любых намеков на роман с Ванессой – иначе говоря, молчал, чтобы избежать необходимости врать, однако сенатор догадывался, что Бондюран молчит не потому, что боится за себя, а лишь пытается защитить от скандала Ванессу. Зная Дэвида как облупленного, подозревая, что на самом деле случилось с Бекки Стерджис, сенатор ни минуты не сомневался, что Мерриту ничего не стоит убить ребенка, который к тому же не был его сыном.