Эдит передернула плечами.
Она постояла там некоторое время, задаваясь вопросом, стоит ли овчинка выделки. Ответа не нашла.
– Ты профукала свой шанс обновиться, – сказала она себе. Ей стало лучше. Ей представилось, как она возвращается домой и говорит Эмилю: «Когда ты назвал в мою честь дочерний код, ты ошибся. Дочь ты мыслил наследницей всех своих качеств, а в ней-то что? Она твое порождение, так зачем тебе шляться в Зону и искать ее?» Но, обнаружив, что он ждет ее в синем сумраке комнаты, как обычно ждут отцы дочерей, она произнесла лишь:
– Снова дождь идет.
Разбросанные по кровати, валялись тома его записок. Все тетради были раскрыты, у некоторых лопнул переплет, кое-где вяло шевелились на ветру в свете фонарей желтоватые страницы. Умные диаграммы, нанесенные пронзительными красным и зеленым. Торопливые наброски карт, похожие на броши: эти заговорят, если знать к ним код. Маршруты к местам, что сдвинулись и исчезли двадцать лет или двадцать секунд назад, если вообще существовали в реальности. Столько всего описано задним числом и, как все прекрасно понимали, с опозданием. Глаза Эмиля воспалились от попыток прочесть законспектированную сегодня в дневниках порцию автобиографических сведений; в уголках глазниц запеклись крошки, и глазные яблоки казались посаженными глубже, чем в час ее ухода. За последние два дня у него что-то выросло на веке. Фантастически изящное, хитроумно вывернутое и согнутое, из лепестков плоти, оно напоминало розу.
Эдит села на постель и уперла локти в колени. Вот теперь нахлынула усталость.
– Ну, прочитай, что написал, – сказала она.
– Ты прочти за меня. Я провел там полжизни и даже своего почерка больше не разбираю. Вот, сама прочти.
«Г. утверждал, что сделал этот рисунок в Секторе Три. Ожидал <неразборчиво>, но добился большего. Бесконечные высокие травы. На переднем плане перед скамьей лежит в траве существо: наполовину женщина, наполовину кошка. Поначалу оно казалось неподвижным, но затем, как рассказал Г., стало медленно менять форму. Г. сказал, что „онемел от изумления“ перед потенциалом открытия. Он „исполнился ясного сознания собственных возможностей“. Кошка была белая или, вернее, цвета слоновой кости».
Пока Эдит читала, взгляд Эмиля поплыл и расфокусировался, а лицо словно ушло под быстротечную воду. В конце концов она поняла, что отец плачет. Отложив дневник, взяла его за руки и свела ладони, чтобы он в кои-то веки ощутил себя.
– Вы, entradistas, всегда такие смельчаки? – спросила она. Эмиль попытался улыбнуться, но тут что-то его отвлекло: вспышка света на стенах, слишком быстрая для восприятия Эдит; и она увидела, что он снова не в себе, снова бредит о планах, которые разваливаются, прежде чем к ним приступишь. Эмиль вымолвил:
– Мне снился Вик. Мне приснилось, что Вик вернулся.
– Ты же никогда не видишь снов, Эмиль.
* * *
Местом третьего ночлега в Зоне Вик Серотонин и его клиентка выбрали заброшенный кафетерий. Дела там творились странные. Из стен яростно вырвали – так и тянуло сказать, «выпотрошили» – петли электропроводки, но стальные батареи центрального отопления и застекленные прилавки при этом не пострадали. Из точки вблизи потолка мерно падал снег, а спустя пару часов после полуночи чуть ниже ее материализовался ребенок возрастом около восьми лет, закутанный в вязаную шаль так плотно, что видно было только его личико. Пола падающий снег не достигал. Элизабет Кьелар, подняв голову, уставилась на ребенка, да так и не отвела взгляда. После этого Вик старался держаться в ее присутствии как можно осторожнее. Утром через выбитые окна в кафе заползло солнце. Вик проснулся и обнаружил, что клиентка стоит на коленях посреди черных и белых плиток пола, глядя в ровную прозрачную лужицу воды. Выглядела она неплохо.
– Взгляни! – возбужденно воскликнула она. – Взгляни! Там рыбы!
На радостном лице ее виднелись грязные разводы.
– Две маленькие рыбы!
Когда Вик подоспел, солнце уже спряталось, и в воде он ничего не увидел, кроме собственного отражения. Отраженный Вик показался ему измотанным, потасканным и седовласым. Он отвел взгляд, прежде чем с отражением успело случиться что-нибудь похуже.
– Это хорошо, – проговорил он.
– Думаешь, ее можно пить?
– Если хочешь пить, выпей воды, которую я захватил. Тут все не то, чем кажется.
– Ну ведь рыбы ее пьют.
– Эти рыбы, – терпеливо объяснил Вик, – были не настоящие.
– Я этой водой подмылась, в конце концов. Если часто трахаешься, надо соблюдать чистоту. – Она пожала плечами. – Стоит одной рыбке повернуть, как другая следует за нею. Ты не знал, что во Вселенной любое стайное поведение управляется, по существу, идентичными простыми алгоритмами?
Вик уставился на нее, не зная, что на это ответить.
Утро выдалось трудным. Он пытался ее заставить, но она отказалась от еды. Не успели они покинуть кафе, как ребенок возник снова, туго закутанный в шаль, и принялся вращаться в точке под потолком, словно куколка в коконе. Элизабет попятилась от ребенка, а когда Вик попытался взять ее за плечи, укусила ему руку. Он помнил за ней это поведение по предыдущей вылазке. Разумнее всего было бы сейчас бросить ее тут и пробираться обратно в Саудади, но они уже слишком далеко зашли, и он преступил множество собственных неписаных правил. Не ставя перед собою личных целей, он тем самым отдавался бы на милость… того, что загнало ее в Зону.
– Вик, был бы ты со мной поосторожнее. Меня тут на самом деле нет.
Вик встал и потер ладонями друг о друга.
– А где ты? – спросил он.
– Не знаю.
– А откуда ты?
Она не ответила, только уставилась на него с таким видом, словно ответ должен был быть ему ясен, и тогда он, пожав плечами, вышел наружу, к холодному воздуху и теплому солнечному свету. Кафетерий располагался в одноэтажном белом здании, построенном, вероятно, для каких-то более трудоемких функций; здание стояло на берегу заливчика, под прикрытием кривобоких холмов и деревьев. Чайки, зеленые камыши, пятна солнечного света на пригорках между деревьями. Отраженный обнажившейся при отливе землей свет был так ярок, что глазам больно было на него смотреть. На противоположном склоне заливчика деревья исчезали в лабиринте отражений, напоминавшем нагромождение многопалубных кораблей или устроившийся на отдых после долгого полета к партнерам по размножению рой насекомых. Еще дальше на два-три километра тянулись высохшие химические бассейны, затем – длинные плавные возвышенности, поросшие высокой травой. Вик чувствовал себя опустошенным, ему казалось, что Зона, случись ему допустить оплошность, вот-вот подсунет ему украденную и немилую часть самого себя. Спустя пару часов он вернулся в кафе, надеясь заставить ее поесть или уйти отсюда, принять любое решение, от которого в дальнейшем можно было бы отталкиваться. Внутри было холодно. Элизабет уже некоторое время старательно забивалась в щель между двумя шкафчиками. Оттуда она смотрела вверх, на потолок. Со светом, падавшим на нее, происходило что-то странное. Он облекал ее тело, заворачиваясь вокруг лица, разъедая и сглаживая черты, делая их невыразительными. С остальным помещением все было в порядке.